Я снова остаюсь наедине с Папаманоли, и, поскольку я знаю теперь двадцать пять греческих слов, мы поддерживаем видимость разговора при помощи красноречивой мимики и жестов.

Вагон с моими ящиками находится в хвосте поезда. На каждой крупной станции, где рабочие расцепляют состав, Папаманоли обращается к начальнику вокзала с просьбой проследить за этим вагоном.

На афинском вокзале действуют суровые правила, запрещающие товарному вагону входить в состав пассажирского поезда. Папаманоли обивает пороги разных служб и спорит с чиновниками в мундирах. Наконец, после совета в кабинете начальника вокзала, задержавшего отправление поезда на двадцать минут, вагон с моим грузом все же прицепляют за локомотивом.

В Пирее нас встречает тощий кириос Караван. Я вручаю ему опись содержимого ящиков, и он исчезает в толпе.

Мы выходим в привокзальный дворик и ждем дальнейших событий. Две ручные тележки стоят на тротуаре у выхода с платформы. Не проходит и четверти часа со времени нашего прибытия, как носильщики приносят ящики, сгружают их на тележки и везут на пристань, на расстоянии пятидесяти метров друг от друга. Там нас уже поджидает лодка. Носильщики с поразительной ловкостью мгновенно переносят в нее груз, и вскоре шлюпка бесшумно отчаливает и подплывает к пароходу.

Этот маневр проходил на глазах у дежурного таможенника, прогуливавшегося по причалу в ста метрах от нас. Повернувшись спиной, он мирно беседовал с одним из спутников Каравана, которого я встретил в баре. Бдительный таможенник, по-видимому, привык смотреть на все сквозь пальцы.

В девять часов вечера у меня в кармане лежит коносамент на товар, погруженный на пароход «Арис», следующий в Марсель, а также страховой полис.

В декларации груз обозначен как «цветок конопли». Но марсельская таможня, видимо, прекрасно знает, что речь идет о гашише. Наркотики легально идут транзитом через Марсель и Джибути, и незачем скрывать характер товара. Но этот эвфемизм, принятый для приличия, отвлекает внимание людей с предрассудками и, таким образом, благоприятствует ходу торговли. Вероятно, вначале такой порядок был на руку некоторым контролерам. Затем те, что пришли им на смену, понимая, что предприимчивость пользуется дурной славой у начальства, продолжали дело своих предшественников, и все осталось по-прежнему.

Пароход «Каледонец», доставивший меня в Пирей, готовится к отплытию. Я рассчитываю прибыть в Марсель раньше «Ариса», которому предстоят заходы в многочисленные порты. Я встречаю на судне своего старого приятеля Фабра, который немедленно отводит меня в каюту.

Папаманоли поднялся на борт, чтобы проводить меня. На прощание он дает мне адрес своего приятеля из Порт-Саида, настаивая, чтобы я повидал его во время пребывания в городе и договорился с ним о сбыте моего товара в Египте. Я чувствую, что его настойчивость вызвана другими вескими причинами, которые он не хочет мне открыть.

Я собрался было поведать ему о случае с промокашкой и прямо попросить разъяснений относительно телеграмм. Но не следует идти на поводу у благородных порывов и проникаться безграничным доверием к симпатичным нам людям. Слово — не воробей, а потом почти всегда приходится сожалеть о сказанном. Мы забываем, что рано или поздно наступит час ссоры с друзьями. И все же я верю в честность этого человека. Я чувствую, что здесь скрыта какая-то тайна, в которую не хотят, не могут или скорее не решаются меня посвятить. Я чувствую также, что люди, которые приняли меня с таким радушием, неспособны меня предать.

Через два дня после отплытия, когда пассажиры начинают обмениваться по утрам приветствиями и заводить за чашкой кофе разговоры, я знакомлюсь с греком, свободно говорящим по-французски, и прошу его перевести мне значения слов, отпечатавшихся на промокашке. Чтобы не возбуждать у него подозрений, я делаю зеркальную копию текста. Но перевод не приближает меня к разгадке. Я узнаю лишь, что телеграмма адресована в Каир. Вот что удалось прочесть:

…Каир… Дело закончено… Караван… Транзит, Марсель… через… Морские… неизвестно…

Высадившись в Марселе, я с радостью вижу, как в порт входит «Арис». Тотчас же я оформляю документы для транзита, правда, с некоторым трудом, ибо никто еще не провозил открыто в таком большом количестве подобный товар.

Служащие компании по морским перевозкам переполошились, и меня отправили к господину Растулу. Сначала он напускает на себя вид оскорбленного монарха и смотрит на меня строго и подозрительно. Но ему приходится смириться с очевидным. Мои таможенные документы — в полном порядке.

Я настаиваю лишь на том, чтобы было сохранено обозначение «цветок конопли», чтобы не бросать тень на почтенную компанию. Кроме того, таким образом мне удастся избежать в пути косых и завистливых взглядов далеко не столь добродетельных, как пароходство, членов экипажа. Я добиваюсь также разрешения погрузить ящики в особый трюм, ключ от которого хранится у капитана. Я поднимаюсь на борт того же судна в качестве пассажира.

Порт-Саид. Этот порт был уже столько раз описан странствующими авторами экзотических романов, что я предпочитаю о нем умолчать. Пароход простоит здесь целый день на бункеровке топлива. Я же спешу сойти на берег, чтобы отправиться на поиски знакомого Папаманоли.

На пристани, возле таможенного заграждения, египетский таможенник-суданец атлетического телосложения тщательно обыскивает каждого туриста. Он шарит в моих карманах, осматривает подметки башмаков, прощупывает складки брюк, подобно снимающему мерки портному, задерживаясь в местах, до которых не принято дотрагиваться на людях. Следующий за мной старый англичанин-маньяк, по-видимому, приходит в возбуждение от этой процедуры, и я вижу, как он снова и снова становится в очередь, чтобы повторить приятное ощущение. Может быть, он даже даст таможеннику на чай…

Я отправляюсь прямиком по данному мне адресу. Сначала я захожу в кафе-молочную, в витринах которого красуются всяческие сладости и сдобы, присыпанные сахарной пудрой. Торговец-европеец в фартуке дремлет за прилавком. Я показываю ему бумажку с адресом. Он просыпается и смотрит на меня так, как будто я свалился с Луны. Затем он извлекает из-за ширмы сонного араба и посылает его за человеком, которого я ищу, неким Александросом Коллукуваросом.

Торговец молча приносит мне чашку турецкого кофе, чтобы ожидание не показалось мне тягостным. Видимо, он соблюдает осторожность. Через четверть часа прибегает Коллукуварос. Он извиняется за то, что его сморил сон после обеда, и он не смог меня встретить.

— Значит, вы знали, что я плыву на «Чили»?

— Гм… Не совсем, но мой кузен написал, что вы ко мне зайдете. Тогда я подумал, что вы прибудете с этим пароходом. Вы, конечно, что-то… привезли?..

— Да нет, что вы, абсолютно ничего, во всяком случае сейчас.

— Ах, прекрасно, прекрасно, а я полагал, что… Но давайте сперва прокатимся по городу…

Старая коляска, запряженная вялой лошадью, с кучером в феске — идеальное место для разговора без свидетелей. Мы едем по дороге через арабские предместья, по незнакомому туристам Порт-Саиду. Из переулков, кишащих людьми, доносится специфический запах, который я узнал впервые, когда Петрос поджег на моих глазах порцию гашиша.

Гашиш курят во всех арабских кофейнях все местные жители — от служащих полиции до портовых кули. Хозяин кофейни должен лишь заплатить небольшой штраф и время от времени тайно выдавать кого-либо из поставщиков наркотиков, чтобы его самого не трогали.

Мы останавливаемся перед кофейней, наводненной клиентами, которые сидят группами за пустыми столами, перед стаканами с водой. Некоторые из них явно обсуждают какие-то дела. Другие со скучающим видом, хмуро глядят на прохожих. Кое-где виднеются чашки мавританского кофе, и повсюду дымятся наргиле[24], которые местные официанты в длинных полосатых рубашках и грязных нагрудных фартуках подпитывают угольками. Это типичная египетская кофейня, которую посещают греки-маклеры, проворачивающие темные делишки. Здесь всегда можно найти нужных людей, ибо египетские греки просиживают в кофейнях с полудня до полуночи.