Ответ походил на непонятный гул.

— Ты сменил измерение, и твои чувства бунтуют.

— Ипполит, — взмолился он, — как происходит то, что я вижу старика Судана рядом с полками, и он сражается с книгой!

— Отлично, отлично, — последовал ответ Баэса, — все это правда. Но между тем, чтобы просто видеть и видеть во времени, чем ты занят сейчас…

Теодюль ничего не понимал из его слов. Сильнейшая головная боль терзала череп. Присутствие спутника было ему отвратительно, хотя одновременно безлюдная улица наполняла его ужасом.

— Мы, наверное, уже давно ушли из школы, — сказал он.

Ипполит отрицательно покачал головой:

— Нет. Разве тени сместились?

И действительно, на маленькой площади тени ни от высокой и смешной пожарной вышки, ни от тележки булочника, обращавшей к небу молитвенно вскинутые оглобли, не изменились.

— А! Наконец кто-то! — воскликнул Теодюль.

Площадь, которую они неторопливо пересекали, называлась Большой Песчаной. Она была треугольной, и каждый угол был началом длинной и унылой улицы, похожей на водосточную трубу.

В глубине улицы Кедра двигался человеческая фигура.

Теодюль не узнал ее. Это была дама с длинным тусклым лицом и невыразительным взглядом. На ней было темное платье с мишурой, а серые волосы прикрывал тюлевый капот.

— Я ее не узнаю, — пробормотал он, — но она напоминает мне малышку Паулину Буллус, которая живет рядом с нами, на улице Кораблей. Она очень тихая и ни с кем не играет.

Вдруг он глухо вскрикнул и вцепился в руку Баэса.

— Смотри… смотри! На ней уже не черное платье, а халат с цветами. И… она кричит! Я ее не слышу, но она кричит. Она падает… вокруг нее сплошная краснота.

— Ничего нет, — сказал Баэс.

Теодюль вздохнул:

— Действительно, ничего нет, больше ничего нет.

— Все это находится где-то во времени, — сообщил Баэс, беззаботно махнув рукой. — Пошли, угощу тебя розовым лимонадом.

Теперь тени на площади сдвинулись; солнечные лучи высветили фасады. Оба школьника пробежали часть улицы Кедра.

— Выпьем ситро, — сказал Баэс. — Хотя оно розовое, но это ситро. Пошли.

Теодюль увидел странный маленький домик, словно увенчанный фитилем, беленький и, похоже, новый, с множеством кривоватых окон и отделанный радужными изразцами.

— Красиво, — сказал он. — Я ни разу не видел его! Особняк барона Писакера вплотную прилегает к дому господина Минюса, а теперь между ними это милое здание. Эге!.. Мне кажется, дом барона короче на несколько окон.

Баэс пожал плечами и толкнул дверь, сверкающую, как огромный драгоценный камень, на котором светлыми буквами на серебристом фоне читалось Таверна Альфа.

Они вошли в уголок металлического и странно освещенного рая, словно попав внутрь редкого кристалла.

Стены были сплошными витражам без четких рисунков, но за витражами плясали живые огоньки. Пол был застелен темными коврами, а вдоль стен тянулись диваны, накрытые ярко расцвеченными тканями.

Маленький идол с удивительно кривым взглядом отражался в помутневшем зеркале. Его чудовищный пупок в виде курильницы благовоний был вырезан из змейчатого камня. В курильнице еще краснел ароматный пепел.

Никто не появился.

Через матовые стекла можно было видеть, как наступает вечер. Зодиакальный свет за настенными витражами бегал, словно от испуга, с резкими бросками насекомого, которого пытаются поймать.

С верхних этажей доносился плеск текущей воды.

Внезапно из ниоткуда возникла женщина и замерла на фоне застывшего света витражей.

— Ее зовут Ромеона, — сказал Баэс.

И вдруг Теодюль не увидел ее. На сердце его было тяжело. Что-то закрутилось перед его глазами, и он испытал настоящее недомогание.

— Мы вышли, — шепнул Баэс.

— Слава богу, — воскликнул Теодюль, — наконец кто-то, кого я знаю. Это — Жером Мейер!

Жером сидел на самой верхней ступеньке дома зерноторговца Грипеерда.

— Глупец, — прошипел Баэс, когда малыш Нотте хотел подойти к нему. — Тебя укусят. Не можешь отличить человека от обычной крысы?

Он с невыразимой болью увидел, что принятое им за Жерома существо комически пожирало горсти круглых зерен, и с ужасом ощутил, как розоватая и жирная плеть хлещет по его ногам.

— Я же тебе говорил, что он спрятался в сточной канаве!

Наконец появился Хэм, как спасительная гавань. Сестры Беер ждали на пороге отцовской лавочки, а растрепанная голова капитана Судана свешивалась из окна второго этажа. Его рука, выступавшая за подоконник из синего камня, держала книгу грязно-красного цвета.

— Боже! — воскликнула мадемуазель Мари. — Малыш горит от лихорадки.

— Он болен, — подтвердил Ипполит Баэс. — Я с трудом довел его. Всю дорогу он бредил.

— Я ничего не понял в этой задачке, — простонал Теодюль.

— Противная школа, — огорчилась мадемуазель Софи.

— Тихо, тихо! — перебила их мадам Нотте. — Надо немедленно уложить его в постель.

Его уложили в спальне родителей — она показалась ему странной и качающейся.

— Мадемуазель Мари, — вздохнул Теодюль, — вы видите картину передо мной?

— Да, мой мальчик, это — святая Пульхерия, достойная избранница Господа… Она защитит тебя и вылечит.

— Нет, — простонал он, — ее зовут Буллус… Она называется Ромеона… Ее называют Жером Мейер, и он крыса из сточной канавы.

— Ужас! — заплакала мама Нотте. — Он бредит! Надо звать доктора.

Его на мгновение, всего на мгновение оставили одного.

Вдруг он услышал негромкие стуки от ударов в стену. Юный больной увидел, как полотно картины запузырил ось под быстрыми щелчками.

Он хотел закричать, но ему было трудно обрести голос. Ему казалось, что его голос звучит вне спальни.

Затем по дому разлился серебряный звон. Град камней ударил по фасаду, разбивая окна, камни запрыгали по спальне.

Шторы на окне раздулись. Пламя пожирало их с яростным ревом.

Так началась долгая болезнь Теодюля Нотте, собравшая у его постели лучших врачей города, но по выздоровлении ему уже не пришлось возвращаться в школу.

С этого дня началась его большая дружба с Ипполитом Баэсом, который отнес к бреду все несвязные воспоминания дня 8 октября.

— Ромеона… Таверна Альфа… Трансформация Жерома Байера… бредни, малыш!

— А картина со святой Пульхерией, каменный дождь и горящие шторы?

Мадемуазель Мари взяла ответственность на себя: она зажгла спиртовку, чтобы подогреть чай. А камнепад вызван был тем, что часть высокого фронтона фасада обрушилась из-за скрытой работы осенних дождей.

Все было жутким совпадением.

Все было забыто. Только Теодюль помнил все, но следует допустить, что и было его ролью в жизни.

Итак, книга упала на паркет гостиной, хотя ничто не могло объяснить ее падения. Правда, что в последние дни тяжелые грузовики с товарами из порта шли через Хэм, и все дома дрожали от самого основания, словно от грозных толчков землетрясения.

Господин Теодюль тут же узнал книгу по ее красному переплету, потускневшему от пыли и грязи. Он долго созерцал ее — пятно на голубом шерстяном ковре — потом с колебанием поднял книгу.

Вначале его непонимание было полным. Он не знал, что подобные труды существуют.

Это был тривиальный трактат Великого Альберта с последующим кратким изложением Премудростей царя Соломона и резюме работ некоего Сэмюэля Поджерса на тему Каббалы, Некромансии и Черной Магии, написанный в соответствии с гримуарами древних мэтров Великой Герметической Науки.

Господин Нотте пролистал ее без особого интереса и положил бы на место, не привлеки его внимания вставные рукописные листочки.

Драгоценная бумага была тонкой выделки, а строки с миниатюрными буквами, выписанные красными чернилами, явно выдавали руку отличного каллиграфа.

Вообще, после окончания чтения господин Теодюль почти не ощутил, что стал более ученым. Даже перечитав эти страницы, он почти не проявил интереса.