— Не позвонить ли в колокол, чтобы предупредить челядь? — спросил я.

— Бесполезно. Эти мародеры — служанки и золушки, повара, поварята, слуги, гардеробщики, часовые с алебардами, лакеи, конюхи, кучера и стремянные, а также четыре негритенка, таскавших шлейфы, опились сицилийским вином…

— Фу! Терпеть его не могу!

— А в нем был венецианский яд.

— Хм, — промычал я. — Даже не знаю, как воспринять эту новость. Ее последствия пока ускользают от меня, но в этом благословенном городке поднимется шум. Думаю, весть о происшедшем докатится и до Лондона.

Я снова пригубил напиток с пряностями — вкус был просто превосходен.

— Благородный сеньор, — сказал я, — хотелось бы знать, с кем я пью и чокаюсь.

— Я — Руби, — ответил мой визави. — Шеф-повар из Карлайля. Сэр Уоллесби унизил меня и, недооценив мои знания и труды, оскорбил гонораром в пятнадцать королевских экю, семь из которых были фальшивыми, а восемь — изрядно подточены.

— Руби, — сказал я, — не будучи сеньором и капитаном, отдаю должное решительному человеку, способному на смелые поступки. Обязан похвалить вас, ибо все, что здесь отведал, честное слово, приготовлено истинным художником от кулинарии. Но если горожане узнают о гекатомбе, боюсь, вам не поздоровится.

Он весело рассмеялся:

— Не волнуйтесь, капитан. Как только началось ваше пиршество, в Денхэме разразилась эпидемия черной оспы. Люди мрут, как мухи. Как вы знаете, людей в этом городке раз, два и обчелся, а оставшиеся в живых, лежат с раздутыми животами, высунув черные распухшие языки.

— Охотно убрался бы отсюда, — сообщил я, — здесь не осталось ни еды, ни выпивки.

— У меня две добрых лошади и коляска на высоких колесах…

Мы покинули город, переехав через безжизненное тело часового у южных врат.

За городом Руби, который казался ловким кучером, опрокинул коляску в ров.

Левая лошадь погибла, но я выбрался из-под обломков без синяков и царапин.

Проломив повару череп двумя ударами оглобли, ваш покорный слуга выпряг правую лошадь и в прекрасном настроении вернулся в Лондон.

— Заря несется вслед за ночью, как кошка за мышью, — вдруг произнес Кот Мурр.

Одним прыжком соскочил с моих колен и занял место в круге света на столе.

— Как только ночь сереет с рассветом, — продолжил волшебный кот, — туман застилает мне глаза, а мысли и окружающие предметы теряют четкость.

Если этой ночью я оказался среди вас, то только потому, что природная любознательность вывела меня на след одного незаконченного произведения, автор которого с лихорадочным нетерпением ждет его завершения.

Мой незабвенный хозяин, удивительный Гофман, посвятил мне одно из своих лучших творений, но смерть остановила его руку, и он не дописал страницу. Закон подобия призвал меня сюда.

На заре, когда многие из вас, обратившись в дым, покинут сей мир, я присоединюсь к великим покойникам, неустанно ведущим беседы в Царстве Вечных Теней, и представлю отчет своему дорогому творцу. Это будет легкой задачей, ибо гений Гофмана сотворил меня преданным и внимательным писарем, наделенным некоторыми оккультными способностями. Однако опасаюсь, что разочарую его.

Произведение Чосера, который, как и Гофман, был божественным рассказчиком, не будет завершено этой ночью, несмотря на чаяния автора.

Потому что я изо всех сил, когтями и клыками, постараюсь пресечь поползновения некого Тобиаса Уипа, который намеревается использовать в своих корыстных целях произведение, где великий Гофман не поставил финальную точку.

Не следует потакать умершим людям, которые продолжают в отчаянии тянуть руки из потустороннего мира к своим незаконченным произведениям. Их призрачные персты не должны хватать оброненные перья, а угасшие зрачки — проливать посмертные слезы на оставшиеся чистыми страницы.

Не следует позволять им пользоваться последними крохами могущества, пытаясь побудить живых взяться за их неоконченные произведения, ибо смерть отлично справляется со своим делом. Таков урок этой ночи. Тот, кто не согласен со мной, напишет жалкие подделки, угодные главному врагу, князю безграничного мрака и геенны огненной.

Неблагодарность не свойственна мне, а потому расплачусь историей, как в других местах платят песней.

Не ждите продолжения прекрасных приключений мага Крейслера, мэтра Абрахама, Бензон…

Я — Кот и расскажу историю про кота…

Нет в Германии более очаровательного городка, чем Хильдесхайм, что в Ганновере. Его омывает тихая Иннерсте, спокойная и серая речушка, питаемая таинственными подземными источниками, один из которых снабжает прозрачной ледяной водой фонтан на Брюннен-плац.

У домов суровые, но красивые фасады; чувствуется, что их владельцы гостеприимны и радушны.

Жители Хильдесхайма дают милостыню с великодушной улыбкой. Путешественнику, у которого в кармане звенят всего два гроша, обеспечен кров и отличная еда; его встретят добрыми словами и с открытым сердцем.

К сожалению, в семье не без урода — в доме с высоким крыльцом и узкими окнами на Дойчштрассе жили четыре сестры-скупердяйки Пюсс. Весь город осуждал эту семейку за невероятную алчность. Сестры набили сундуки тугими мешочками с талерами, их шкафы ломились от тяжести столового серебра и тонких полотен. Тем не менее они ели скудную пищу, пили сырую воду и разбавленное молоко и неохотно тратили запасы дров и бурого угля. Никогда дубовая дверь, обитая черным железом, не распахивалась перед нищими, и даже пастор-добряк Каге, деливший свой хлеб и вино собственных виноградников с бедняками и побирушками, не мог добиться от них пожертвований хотя бы на одну свечку.

Двери и ставни в доме сестер Пюсс были крепки и надежны, но и они не смогли преградить путь жалкому бродяге, который однажды перескочил через садовую ограду и юркнул в отдушину погреба. То был худющий, серый кот, который никогда не наедался досыта. Ведь с тех пор, как гаммельнский крысолов прошел по Германии, там не осталось ни крыс, ни мышей.

Бедняга обшарил все закоулки подвала, подолгу караулил у подозрительных дыр, однако не нашел ничего съестного. И тогда отчаянно замяукал, не в силах терпеть ужасный голод.

Сестры Пюсс услышали его вой, и в их черных душах сумрачным пламенем разгорелась неуемная радость.

— Два гроша за шкурку, — алчно сказала старшая.

— Три пфеннига за когти для суеверных людей, которые считают их средством от мигрени, — радостно вскричала средняя сестра.

— Фрикасе! — зачмокали две младшие.

Вооружившись светильниками и палками, они спустились по стертым ступеням в подвал, изловили и безжалостно убили несчастное животное.

— Какая мягкая и красивая шкурка! — обрадовалась старшая сестра, освежевав жертву.

— Я сделаю ожерелье из когтей и продам в аптеку на углу, — решила вторая.

— Мм! Мм! Как вкусно пахнет, — шептали две младшие сестрицы, склонившись над кастрюлькой, где вместе с тонкими кружочками лука, крупинками тимьяна и лаврового листа тушились жалкие останки животного.

Вечером, обгладывая кости и вылизывая тарелки, сестры Пюсс считали и пересчитывали гроши и пфенниги, что прибавились к их состоянию.

А душа убиенного вознеслась к небесному трону Великого Кота, который правит миром маленьких кошек, и пожаловалась на своих мучителей.

Великий Кот поместил невинную душу среди святых, восседавших по правую лапу его, и решил наказать виновных.

— О-хо-хо! — пробормотала старшая из сестер Пюсс, ворочаясь в постели, — как душно! Еще никогда мне не было так душно… Я не брала второго одеяла из шкафа, иначе оно слишком быстро износится. И вряд ли сестры подбросили лишнюю горсть угля в печку. Уф, как жарко!..

Она провела рукой по телу и вместо ночной сорочки нащупала шелковистую шерстку.