– Больная тема, – тихо прокомментировал он.

– Нет, нет, все в порядке. Я хочу сказать, что я пережила.

– Больная тема, – повторил он, рука вокруг моих бедер сжала меня немного сильнее.

– Думаю, да.

– Тогда, давай прекратим говорить об этом, – предложил он.

Так мы и сделали.

***

Мне было, на самом деле, хреново от того, что мне никогда не представится шанса рассказать Рейну, что я, наконец-таки, нашла ответы на свои вопросы о ней. О том, что она больше не была больной темой. Она была огромной кровоточащей раной.

От этой мысли мои глаза горели от слез.

Не потому, что моя мать оказалась монстром.

Потому что Рейн нашел бы, что сказать.

Он бы сказал мне прекратить говорить об этом. Прекратить думать об этом.

И я бы так и сделала.

И я бы не чувствовала себя так дерьмово.

Я подняла голову, чтобы посмотреть в потолок, сделала глубокий вдох, чтобы не расплакаться. Потому что правила были те же. Я не собиралась плакать. Я могла зарыться лицом в подушку и могла кричать. Я могла сказать Мартину, Даниэлю и моей матери гореть в аду. Но я не могла плакать.

Я смирилась с этим.

В конце концов, сон был для меня самым лучшим.

Я проснулась оттого, что рука с силой давила на мое горло. – Ты тупая долбанная сучка, – шепот Мартина, прорываясь сквозь туман моего сна, и я сразу насторожилась. Мой взгляд метнулся к его лицу, я увидела красную засохшую болячку вокруг его носа, один его глаз был с синяком.

Блядь.

Дерьмо.

Я знала.

Я знала.

Она не контролировала своих людей.

Что было жалким оправданием для криминального авторитета.

Рука Мартина знала свое дело, она давила на мою сонную артерию, чтобы я не потеряла сознание, но давила с такой силой, чтобы я не могла нормально дышать. Или закричать. Или не думать ни о чем, кроме того, как это было больно. Как это было страшно, чувствовать, что тебе недостаточно воздуха. Знать, что ты не продержишься долго без полноценного вдоха.

– Ты сломала мой грёбанный нос? Я собираюсь сломать твое долбанное лицо.

А потом его рука двигалась так быстро, покинув мое горло и отлетев назад, что я даже не успела вздохнуть до того, как его кулак обрушился рядом с моим правым глазом.

Боль была подобна взрыву. Как фейерверк. Как точный удар в самый центр, и он распространялся, поглощая все вокруг. Я всем лицом ощутила этот удар. В ту секунду, как он убрал свой кулак, боль превратилась в пульсацию, сильную и настойчивую.

– Это всего лишь начало, тупая стерва, – прорычал он, когда в дверь постучали. Без сомнений, это был приятель, который должен был приглядывать за ним.

Дверь открылась, свет из коридора причинял боль, и я увидела очертания второго парня. Это был не Даниэль. Кто-то ещё. Кто-то неизвестный мне. Кто-то, кого, как мне подсказывало неприятное предчувствие, со временем я узнаю довольно хорошо.

Закрывшаяся дверь снова погрузила меня в темноту, я откинула голову на спинку кровати, делая глубокий вдох.

Это был просто синяк. Вот и всё. Это не так важно. Хуже, если бы это была сломанная глазница. Не смертельно. Возможно, это было бы некрасиво. Но выпущенная пуля в любом случае сделала бы невозможным оставить гроб открытым, поэтому это не так важно.

Мне нужны мои ответы.

А потом мне был нужен беспроигрышный вариант выхода из этого ада.

Я подавила ужасные рыдания, когда мой разум озарила вспышка воспоминания о Рейне.

Я подавила её, стараясь не думать о нем.

Но это было невозможно.

Он бы не обрадовался моей смерти.

Мне это даже понравилось.

Это стало бы серьёзным ударом. Потому что он хотел бы спасти меня. Потому что он намеревался бы заставить Ви заплатить за то, что он сделал мне.

Но это бы не сломило меня.

Ему пришло прожить слишком тяжелую жизнь, чтобы ещё страдать из-за моей смерти.

Он был бы в порядке.

– Что за чёрт?

Я забыла, насколько это тревожно, просыпаться под звуки злых мужских голосов.

Я попыталась вскочить с кровати, но мои запястья потянуло, мои плечи взбунтовались, и я упала обратно к изголовью кровати.

– Ох, чёрт, все ещё хуже, – повторил он. Я медленно моргнула, узнавая Даниэля, стоявшего в комнате. В сером костюме. Белой рубашке. В сером галстуке с узором.

– Что? – прохрипела я так, как будто проглотила бритву.

– Ублюдок. Я должен был знать, – сказал Даниэль, качая головой.

– Взволнованная мамочка разозлится? – спросила я, поморщившись от жжения.

В ответ на это Даниэль одарил меня странной улыбкой. – Нет. Это просто факт, – сказал он. – Я дал слово. Пойдем, – сказал он, доставая ключ и освобождая одно мое запястье. – Перерыв на ванную, а потом Ви хочет поговорить.

– Ох, какая радость, – сказала я, растягивая слоги, и могла поклясться, что слышала, как он хихикал. Но это было невозможно.

Он открыл дверь в ванную и позволил мне зайти внутрь. Я повернулась к нему. – Я знаю... пять минут, – сказала я, закатывая глаза.

Он покачал головой, на его губах заиграла улыбка, как будто что-то во мне развлекало его, а потом он закрыл дверь.

Я глубоко вдохнула, позволив моему взгляду встретиться с моим отражением в зеркале.

– Дерьмо.

Неудивительно, что его голос был таким злым, когда он увидел меня.

Слева от моей шеи были синие отметины от пальцев, длинная синяя полоса между тем местом, где были его большой и указательный пальцы. Мой глаз потемнел. Весь чёрный, отвратительно синий и лиловый. Но, кроме того, склера моего глаза была кроваво-красной.

Мило.

Я вздохнула, включая воду, как делала это обычно до того, как сходить в туалет, чтобы кто-то, кто всегда стоял снаружи, не мог меня услышать. Это было какой-то глупостью, чувствовать незащищенность по поводу похода в ванную комнату, когда эти люди видели меня во время моих «особых» дней, но всё-таки. Это заставляло меня ощущать себя меньше пленницей, а больше нормальным человеком.