Вряд ли я увижу ее. Вряд ли рискну еще раз пересечь Границу: гибель дяди Арда оказалась слишком дорогой ценой за подобные путешествия.

Я не хочу рисковать. Я боюсь за тебя, Марина. Я хорошо помню, как мой дядя предостерегал тебя и твоих друзей.

Поэтому я не отправлю это письмо. Я сотру эти слова из компьютера, вычищу ему память, чтобы мой отец не мог их прочитать. Не хочу напоминать ему о тебе – но, боюсь, он и так слишком хорошо тебя помнит.

Ты знаешь, Марина, тебя в самом деле нельзя забыть.

Я – никогда не забуду. И, хотя ты не прочтешь это письмо, я хочу, чтобы ты знала: я влюбился в тебя навсегда, влюбился на всю смерть.

Видишь, Марина, какое у меня получилось грустное письмо. Честное слово, я не хотел. Я бы с радостью рассказал что-нибудь смешное, новую шутку, анедкот – но у нас почему-то не бывает свежих анекдотов.

Но все равно – из далекого Заграничья, из мест, куда ты еще не скоро попадешь, я прошу тебя: улыбнись! Улыбнись мне, Марина, и, может быть, я смогу улыбнуться в ответ, смогу больше не сдерживать слезы.

Я снова прощаюсь и снова целую тебя – целую еще раз, целую и люблю всем сердцем.

Весенний ветер раскачивает над улицей праздничный транспорант, надувает, словно парус, морской рябью морщинит голубое полотнище, серебряные буквы переливаются, словно пена на гребне волны.

Слов не разобрать, но Лёва и так знает – там написано: Живые женщины – свободные женщины! – классический апрельский лозунг, старый, еще до Проведения Границ, с тех времен, когда живые женщины боролись против притеснения. Какое там было притеснение, сейчас толком никто не говорит. Лёва где-то читал, что когда мужчина становился мертвым, его жена должна была последовать за ним. Но если подумать: что значит «последовать»? Ведь тогда еще не было Границы – значит, можно было последовать, а потом вернуться? Какое же это притеснение?

В летнем лагере кто-то рассказывал, что до Мая мертвые держали специальные гаремы с живыми женщинами – мол, против этого женщины и восставали. Лёва даже спросил об этом папу, но папа только фыркнул: гаремы? тоже придумаешь! романтик! – и больше об этом не заговаривал.

Вчера Лёва с папой купили букет гвоздик – ездили специально на рынок: двадцать второго апреля цветы можно найти только там, и цены на них ого-го какие! Букет они спрятали у Лёвы в комнате и утром вдвоем подарили маме. Получился, вроде как один подарок на двоих, но тут уж ничего не поделаешь.

Вечная морока с этими подарками! Пока был маленький, все было просто: картинку нарисовал или стишок наизусть выучил – вот и подарок. А теперь – седьмой класс, вроде как несерьезно стишок да картинка. А что дарить – непонятно. Купить он ничего не может, сделать сам – ну что он сделает?

В прошлом году попробовал сделать вечный календарь. Нашел на помойке пластмассовый ящик, вырезал оттуда пластинок, написал на них цифры, дни недели и месяцы. Вбил гвозди в дощечку, надел пластинки на гвозди – всё, как задумал. Получилось ужасно, стыдно вспомнить. Мама, конечно, умилилась, сказала «спасибо», бабушка Роза так даже восхитилась, воскликнула: Какая красота! – но что-то больше Лёва этого календаря не видел.

Может быть, поэтому Лёва в этом году совсем не радуется первому весеннему празднику. В детстве всегда его любил – всюду цветы, лозунги, солнце светит, – а сейчас никакого праздничного настроения, сам не знает почему.

Ветер задувает под куртку. Куртка живая, холодная, на пуговицах. Мертвые куртки все давно на молнии – но откуда у Левиных родителей деньги на мертвую куртку?

Лёва ежится. Вроде и солнце светит, и желтые одуванчики начали появляться в зазеленевших газонах, а вот ветер подул – и холодно. Может, дело в том, что он сидит здесь уже битых полчаса? Пойти, что ли, в школу, подождать в раздевалке?

Нет, не пойдет.

Ведь какая была мысль – как бы случайно прийти сюда. Вроде как пойти в праздничный день погулять, присесть погреться на солнышке, почитать книжку – и как бы случайно встретить Нику, возвращающуюся с Олимпиады.

А в раздевалке – какое же это «случайно»? Сразу понятно, что он там делает!

Кстати, а чего вообще Лёва конспирируется? Почему не сказать Нике, что вот, пришел ее встретить, узнать, как Олимпиада? Почему утром сказал маме, что идет гулять с Гошей? Никогда раньше маме не врал – а тут на тебе!

Наверное, это из-за Олимпиады. Мама и так огорчилась, когда узнала, что Лёва не прошел в финал. Не мог же он объяснить, что на отборочном туре он прятался в шкафу и читал файлы Гошиной мамы! А тут и папа стал говорить, что Лёва совсем мало времени уделяет учебе, еще и летом собирается в какой-то дурацкий поход на Белое море, тогда как надо больше заниматься, ведь старшие классы – самые важные, а потом стал рассказывать истории про своих одноклассников, которые в пятом-шестом классе были отличниками, а потом все забросили, даже в институт не поступили… Слушая его, Лёва вдруг подумал: а что, если ответить папе: Ну и что, что не поступили! Может у них-то все и получше сложилось, чем у тебя! – и тут же ему стало противно, хотя он, конечно, ничего не сказал, только подумал. Разве можно так о папе? Конечно, денег у них немного, но зато родители – заслуженные учителя, все их уважают.

И библиотека у Лёвы самая большая в классе.

Вот только куртка старая и холодная. Но ведь вещи – это не главное, верно?

Двери школы открываются, оттуда выходят парень с девушкой – наверное, десятиклассники. У девушки в руках букет гвоздик, ветер развевает светлые волосы, у парня на плече – две сумки.

Лёва знает: когда мальчик гуляет с девочкой, он должен нести ее сумку. Не потому, что сумка тяжелая или девушки – слабые, нет, это для того, чтобы девочка понимала: он за ней ухаживает.

Ухаживать – это значит ходить вместе, носить сумку, браться за руки, дарить цветы. Потом – поцеловаться, но это еще очень не сразу.

Лёва никогда ни за кем не ухаживал. Ну, то есть он ходил вместе с девочками – и с Мариной, и с Никой, и с другими девчонками, если было по пути, – но за руку не брал, цветов не дарил и даже сумку не предлагал понести. Как это так? На ровном месте взять – и предложить понести сумку?

А ведь можно было сегодня подарить Нике цветы, думает Лёва. Вроде ничего особенного, праздник, двадцать второе апреля, День живых женщин. Но это надо было еще вчера купить, денег у папы попросить, объяснять что-то… Нет, конечно, какие уж тут цветы!

А вот этот парень, с двумя сумками, – он девушке цветы подарил. Ну, так он уже десятиклассник, совсем другое дело! В десятом классе Лёва тоже будет Нике дарить цветы, там уже можно будет не стесняться.

Лёва пытается представить: вот он взрослый, высокий – и Ника тоже, повзрослевшая, другая… какими они будут? Нет, ничего не получается. Проще представить себя военным разведчиком, королевским мушкетером, охотником за мальтийской птицей – но невозможно представить в десятом классе ни себя, ни Нику. И тем более невозможно представить, как они идут рядом: две сумки у него на плече, букет цветов у нее в руках.

Разве девочки влюбляются в рыжих очкариков? Да такого ни в одной книжке не вычитаешь!

– Вот ты где! – кричит Гоша. – А я к тебе зашел, а твоя мама сказала, что ты со мной гуляешь! Я подумал: может, ты к Маринке пошел, я – к ней, а она сразу догадалась, что ты Нику ждешь!

– Никого я не жду, – буркает Лёва, – так просто сижу, греюсь на солнышке.

Гоша плюхается рядом, Марина трогает скамейку рукой и остается стоять. На ней – белые джинсы, те самые, мертвые. Ну и куртка, конечно, тоже мертвая, теплая, на молнии.

– С праздником тебя! – говорит Лёва.

Марина улыбается в ответ:

– Спасибо.

Чего они все набежали? – с неожиданным раздражением думает Лёва. Хорошо еще, что я в самом деле цветов не принес!