Взрослый нашёл-таки очки, водрузил на нос. Стоило ему отвести взгляд, и он уже забыл о юном госте. Пошёл проверять капельницу у чахнущего дерева. Пощупал пульс у двух-трёх непарных рук. Те отзывались на его движения, но совсем вяло – похоже, недолго им осталось. Из ленты со шприцами, перекинутой через плечо, как магазин какого-нибудь киношного террориста, генетик достал один, с розоватой жидкостью, и вколол самой квёлой руке. Похлопал по пясти, сжал пальцы. Подозвал ассистентку с тележкой, на которой позвякивали баллоны «Питательная смесь». Девушка понятливо выслушала указания и что-то записала в блокноте.

– А что будет, если дерево спилить? – спросил Витя.

Селекционер вздрогнул, вспомнил, что у него посетитель. Проворчал в усы, мол, я учёный с мировым именем и должен заниматься наукой, а не какими-то глупыми мальчишками. На это есть всякие администраторши, которых почему-то никогда нет. Вспомнил про медицинскую карту школьника, принялся искать очки. Очки были на носу.

– Что будет, если спилить? – допытывался мальчик.

– Будет красивый красный фонтан. И тридцать пар перчаток. И большая куча сырья для питательной смеси. Так, не забивай мне голову. Квадрат 10-А.

По пути к квадрату 10-А генетик несколько раз останавливался, чтобы сделать инъекцию чахнущим рукам, проверить кору, выговорить ассистентам. «Квадрат 7-А, четыре дерева на 11 часов – сухая кожа, увлажнить! Чёрное дерево на 3 часа – капельницу с успокоительным, они опять дерутся. Квадрат 8-А, оно всё-таки загнулось. Игната с пилой сюда».

Витя думал, что теперь, наверно, не сможет без содрогания смотреть зимой на «перчаточные» деревья. На ветру потерянные детские перчатки слишком похожи на живые.

– А ноги тоже так выращивают?

– И ноги, и всё, что хочешь. Сердечное дерево похоже на яблоню, а лёгочное – на рябину. Только мозги не выращивают. Так, – ученый остановился, сверился с карточкой, бегло осмотрел дерево, довольно кивнул. – Выбирай. Пока пришьём то, что есть. Родители твои решили, что хотят тебе твою же руку. Поэтому в лаборатории у тебя сегодня возьмут кровь, сделаем дереву прививку, и через два месяца рука созреет.

Витя нашёл левую руку нужного размера. Показал генетику. Тот достал портняжную ленту, обстоятельно обмерил и Витину, и донорскую руку. Хмыкнул, вытащил из своего магазина шприц с голубоватым веществом и вколол выбранной руке в запястье.

– Это обезболивающее.

– А осенью все руки опадают?

– Ещё скажи, на юг улетают, – криво улыбнулся взрослый и вытащил из кармана ручную электрическую пилу.

Витя поспешно отвернулся. Послышалось сердитое, влажное, хрусткое жужжание – и через минуту бледный школьник держал под мышкой холодный контейнер с пересадочным материалом. Путь до больницы при Плантациях трансплантации, заплаканную маму и нахмуренного папу, прилетевших к нему с другого континента, равно как и саму операцию мальчик помнил весьма смутно. Слишком было страшно. Зато через два месяца, когда созрела его собственная рука, Витя уже не боялся. Ни Леса, ни рассеянного генетика.

– Здравствуйте. Я Витя Чернышёв, помните меня?

– Что я, всех должен помнить? – буркнул тот в усы. Он опять не мог отыскать свои очки. Они висели на нагрудном кармане замызганного халата.

– Где-то здесь растёт моя левая рука. Я за ней пришёл.

Мальчик протянул свою медицинскую карту, кашлянул и указал учёному на очки. Тот резко напялил их на нос и принялся раздражённо листать Витины бумаги.

– Квадрат 10-А.

Витя уже без страха пожимал протянутые руки. Здесь мало что изменилось. Разве что на месте того чахлого дерева с капельницей теперь стоял тонкий саженец, весь усеянный малюсенькими кулачками с перевязочками.

– А что будет с этой рукой, когда её отрежут? – спросил Витя.

Генетик оторвался от изучения ногтей жёлтой женской ручки.

– Галя, ну сколько раз повторять: грязи под ногтями не должно быть! А тут хоть морковку сажай! Что, зря я, что ли, плакат повесил: «Мойте руки перед поливкой»?

Прибежала красная Галя с маникюрным наборчиком.

– Правильно. И постриги. А то исцарапают друг друга из ревности, как такие пациентам пришивать?

Селекционер обернулся, увидел школьника, опять полез ворошить карточку мальчика. Две шаловливые непарные руки изобразили над знаменитой головой оленьи рога.

– Квадрат 10-А, – подсказал Витя. Они снова зашагали. – Так что будет с этой рукой, когда её отрежут?

– Что-что… Крокодилам отдадут. Да не смотри ты так, шучу я. Просто переработают на питательную смесь.

– Жалко. Она хорошая, хотя и не моя. Может, её кому-то ещё пришить?

– А ты захочешь чужой щёткой зубы чистить?

– Но она же не щётка. Она живая. Разве можно её так?

Генетик странно посмотрел на школьника поверх очков. Потом покачал головой и принялся придирчиво ощупывать и измерять собственно Витин трансплантат. Руки – те, что росли повыше, – мягко гладили учёного по седеющим вихрам.

Уже через полтора часа Витя выходил из больницы при Плантациях с перебинтованным запястьем. Снаружи ждал папа.

– Как настроение, боец?

Витя широко улыбнулся и пока ещё неловко оттопырил вверх большой палец.

– Смотри, что я тебе привёз. – Он протянул сыну солидные часы с широким ремешком.

– Какие красивые! Спасибо, пап.

– Да, тут подбежал ко мне какой-то неопрятный в халате, передал тебе пакет.

Витя недоумённо посмотрел на отца. Потом осторожно раскрыл пакет и увидел довольно странное комнатное растение: левую руку в глиняном горшке. Рука держала записку с коряво-размашистым: «Полстакана молока в день». Витя погладил вдруг ставшие чужими слабые пальцы – теперь они уже не слушались мальчика, но преданно откликнулись на ласку. Улыбнулся, прижал к груди драгоценный пакет:

– Пап, ты же у меня самый-самый смелый? Давай ты скажешь маме, что теперь моя старая рука будет жить у нас на подоконнике?

Всё разрешено!

– Простите, кто последний в очереди на убийство? – спросил я толпу людей в тесном учрежденческом коридорчике.

– А вы в жертвы записываться или?.. – откликнулся старичок в буром костюме и с бородавкой на скуле.

– Да нет, я хотел бы сам.

– Все бы сами хотели. За мной будете.

Я пристроился за бородавчатым, украдкой оглядывая собравшихся. Больше молодых, конечно: кровь бурлит, душа требует справедливости. Вот как у меня, например. Тощенькая остроносая девушка решительного вида, нервный парниша, кучка студентиков, а к ним уже публика постарше: пара прокуренных мужиков, обрюзгшая тётка с недовольным лицом, один попугаистый эстет, оглядывающийся так, будто попал сюда случайно. Ну и прочие, менее колоритные персонажи. Удивительно, скольких совершенно разных людей может объединить жажда крови.

По цепочке мне передали фиолетовый химический карандаш.

– Это зачем? – удивился я.

Недовольная толстуха уничижительно фыркнула:

– Сразу видно: в первый раз в очереди. Запишите на руке свой номер. Вы что же, юноша, думаете один день тут стоять? Простота!

Я послушно записал продиктованные дедулей цифры. Он пошевелил моржовыми усами и мясистым носом и осведомился:

– А вы кого собрались с жизнью распрощать?

Я помялся, но ответил:

– Одного менеджера с работы. Всю душу вымотал, скотина.

– Тогда вас в корпус Г пошлют. Можете сразу там очередь занять. А вы как думали? На подачу документов не меньше недели уходит.

– Я взял отпуск за свой счёт.

– Предусмотрительно, очень предусмотрительно, – заметил эстет, дёргая бровями. Если бы это не был нервный тик, я бы записался за разрешением на нанесение побоев. Очень уж похабно у него с бровями получалось.

– А вы всю аргументацию собрали? – поинтересовался студентик с цыплячьей шеей.

Я показал пухлую папку со справками, протоколами, аудиозаписями, фотографиями, свидетельствами очевидцев и прочими обоснованиями моих претензий. Готовился я долго и обдуманно, семья во всём меня поддерживала. Родные считают, что надо недельку покуковать в очереди, чтобы стать настоящим мужчиной.