Глаза Лузова злобно сверкнули и быстро потухли, однако Вере удалось заметить, как в одну секунду изменилось его лицо.

– Как бы сильно я ни любил свою книгу, даже ради нее я не стану поддерживать их абсурдные, тупые разговоры ни о чём, а тем более пытаться этому сброду понравиться! Да я лучше сдохну!

Вера закрыла его рот руками, и в её взгляде выразился неподдельный ужас.

– Никогда, никогда не говори ничего подобного! – взволнованно произнесла она. Лузов резко одернул её руку.

– А ты заставь меня, – сквозь зубы проговорил он, смотря Вере в глаза. Та нервно обхватила руками живот, будто прячась от грозного пристального взгляда. Лузов цинично усмехнулся, дернулся вперед – отчего Вера чуть не испустила дух – сдержанно поцеловал её и попрощался.

«Ты угадал: любовь моя такая,

Что даже ты не мог ее убить»⁷

Из-за темного облака над зданием правительства Московской области уже вылупилась половина лунной скорлупки. Вера шла по мосту, отчаянно кутаясь в шарф, но ничто не спасало от ветра, дующего с реки. Ее душила обида, она чувствовала себя использованной. Она шла и думала: «Никогда в жизни больше с ним не заговорю! Пошел он к черту, этот психопат!» И нельзя осудить ее за лицемерие – она и вправду считала Лузова полупомешанным. Что-то выдавало в нем настоящего маньяка, и Вера, долго страдавшая паническими атаками, иногда всерьез его побаивалась. Его по-настоящему дьявольская красота превращалась в омерзительное уродство, как только в лице его изображалась горячая злоба. Такая метаморфоза холодила душу Веры и обезоруживала ее.

После смерти мужа она стала замечать за собой головокружения и приступы необоснованного страха. Часто случалось, что она просыпалась среди ночи от стойкого чувства близкой смерти. Она то и дело бегала в комнату своей дочки, чтобы убедиться, дышит ли та в своей кроватке. Бывало даже, что страх смерти сковывал ее в общественном месте, и тогда она в ужасе убегала подальше от скопления людей, падала на землю и закрывала голову руками.

Страх неотступно преследовал ее от самого метро. Вера дышала часто, глотая обжигающе холодный воздух, порывистый ветер залетал в уши и колюче морозил их. Она дошла уже до середины, как вдруг зашлось сердце. Обхватив металлическую палку перил, Вера медленно опустилась на мост. Люди теплыми сгустками проходили мимо, чувствовалось, как трясется под ними железная махина. Гулче звучали голоса, снег больно белел перед глазами. Кто-то остановился рядом и заговорил громко и взволнованно. Вера не могла посмотреть наверх и просто сидела, опьяненная своим страхом. Тогда человек бережно обхватил ее руку и, чуть помогая корпусом сзади, поднял Веру на ноги.

Его звали Артем Дягилев. Он был совершенно обычный, ничем не примечательный, без малейшей доли «цветущей сложности». Он был обычен до превосходности, непримечателен до величия. В таких мужчин никогда не влюбляются с первого взгляда, от них не теряют голову. Они просто есть, они незатейливы и легки на подъем – и в конечном счете они получают все самое лучшее, потому что умеют ждать.

Он подхватил Веру под руки, спрятал под огромную черную палатку своего плаща и повел ее, трясущуюся, домой. Когда Вера очутилась в постели, привычная домашняя сумрачность пахнула в лицо – она успокоилась. Свет потух, опустились, вздохнув тяжело, занавески на окнах. Не было больше страха, несчастья, соленые капли дождя, как слезы, стекали с крыш. И смерти тоже не было. Вере не нужен был этот выдуманный бог, не нужен был рассеивающийся перед глазами продырявленный пулями образ жертвенности, она сама была и богом, и жертвой.

Между тем приближался злополучный день середины марта. Иные раздраженно закатывали глаза и начинали махать руками, стоило кому-то заговорить о выборах, другие оживленно включались в дискуссию. В университете Лузов не особо поддерживал эти разговоры с известными либералами, в плане политическом он взял на вооружение тактику Микояна и двигался «между струйками», чтобы не промокнуть. Хотя полностью избежать прений ему не удалось, и один профессор с кафедры сумел-таки подловить его на «политической мимикрии». Лузов лишь посмеялся и быстро забыл о нанесенном оскорблении.

– Это в ваши годы, господин профессор, обычные люди мечтали вмешиваться в политику и влиять на нее, – парировал Роман Борисович. – Сегодняшнее общество политически индифферентно. Мы ничего не решаем, а только упиваемся своими иллюзиями о демократии и власти народа, который с помощью бунта сможет свергнуть незаконного монарха.

– Вы рассуждаете, как мальчик! Я ожидал от вас большего, – едко усмехнулся старый профессор. – Если кто и должен влиять на ситуацию, так это интеллигенция. Так всегда было, так всегда и будет.

Рома едва сдержался, чтобы не прыснуть смехом. Наивность этого мудрого ученого поразила его, впервые он осознал подлинную разницу поколений.

– Извините, но это какая-то чушь, – довольно резко сказал он. – Россия всегда выбирает себе монарха, такая уж у нее природа. Из любой правительственной группы выделяется один лидер и ему поклоняются, как императору. За Лениным стояли Троцкий и Рыков, но кто стал иконой Страны Советов? Он один. У Берии был значительный политический вес, как и у многих других из кружка Сталина. Но снова выделился гигант и воссел на престоле, яко царь Иоанн IV. – Профессор нахмурился и покачал головой, вынужденно соглашаясь с аспирантом. – Нам нужен самовластный монарх, образ сильной личности, которую мы, возможно, сами себе и придумали. Но если нет ее, этой личности, то и величия нет, страна-победительница меркнет. Единственное, на что мы можем как-то повлиять, – добавил он, – так это на то, чтоб монархи почаще менялись.

Стоит признать, что остальные университетские умы решительно планировали бойкотировать «подачку палача» и не собирались отдавать свой голос какому-либо кандидату. В весеннем холодном воздухе витала тяжелая отчаянная усталость, казалось, даже леса вытянулись в струнки, последний раз натягиваясь, чтобы снова на долгие годы покорно склониться к земле…

Рома, его сестра Надя, Маша, Вера и еще несколько их друзей договорились все вместе встретиться на одном избирательном участке и дружно разрисовать свои бюллетени. Эта затея казалась им забавной – в тот год многие молодые избиратели поддержали такой флешмоб. Кто-то из принципа и политических убеждений, кто поблагороднее – из чувства социальной справедливости, ну а остальные, в том числе и наша компания, – из спортивного интереса и по большей части от скуки. Выборы превратились для них в очередной фестиваль, настоящую ярмарку тщеславия, на которую ты либо приходишь лицемерить и веселиться, либо не приходишь вообще.

Они встретились в парке неподалеку. Один молодой парень, бывший сокурсник Лузова (из немногих, с кем он смог найти общий язык), развлекал публику, чтобы она вконец не заскучала. Ждали Веру, которая, вопреки своим обычаям, сегодня запаздывала. Рома уткнулся в телефон и делал вид, что читает, чтобы не встречаться потерянным взглядом с Мари. Та время от времени поглядывала на часы и перекидывалась бессмысленными фразами с Надей. Наконец за колонной ровных березок показалась спешащая фигурка Веры в джинсах и розовом пиджаке. Но шла она не одна: рядом, обхватив ее за руку, шагал какой-то незнакомый господин в молодежном прикиде. Этот смешной вид явно не шел его возрасту – выглядел он лет на тридцать.

Поздоровавшись со всеми, Вера представила им Артема Дягилева. Все дружно его приветствовали, а Вера украдкой следила за реакцией Лузова. К сожалению, ничего кроме раздражения в его лице она не увидела. Всей толпой они двинулись на участок.

Первым в кабинку зашел Лузов. Весь день его мучили колики, и ему с трудом удавалось держаться надменно-достойно. Сказывался алкоголь – да и мало ли что может сказываться в таком возрасте! Сейчас люди стареют куда быстрее, чем может показаться на первый взгляд. Разглядев как следует выданную бумажку, Лузов усмехнулся и уже собрался хорошенько ее подпортить, как вдруг впечатляющая затея пришла ему в голову. Никогда раньше особое чувство патриотизма его не тяготило, но тут он вдруг понял, что он – русский, и мороз побежал у него по спине. Расскажи он кому-то эту историю – и его подняли бы на смех. Но сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, Рома решился на настоящий протест. «Все это – буря в стакане, ну и что теперь? Если от меня и в самом деле ни черта не зависит, я хотя бы не буду чувствовать себя идиотом, которого обманывали восемнадцать лет».