– Нет, боже упаси, – виновато проговорил Лузов, уставившись в свою пустую тарелку. – Излишний юношеский реализм.

– Юность! – еще громче взвизгнула Плутова. – Именно в детстве и юности и зарождаются самые великие мечты и цели, которые обязательно достигаются в будущем!

– А кто из нас не хотел стать космонавтом? – грустно улыбнулся Роман Борисович, обращаясь одновременно ко всем присутствующим, но больше к самому себе. За столом воцарилась тишина. Гости разом опустили глаза. Одна Светлана Родионовна, будто бы не поняв намека Лузова, вульгарно усмехнулась и положила в рот огромную креветку.

– Ну, расскажите нам, дорогой Лузов, о чем вы пишете, – обратился к нему мужчина в деловом костюме, сидевший рядом с Плутовой. Из его плешивой головы торчало несколько седых волосков, видимо, связывавших его с космосом, как антенны, а ворот рубашки, застёгнутой до самой последней пуговицы, сдавливал толстую короткую шею.

– О человеке, – громко и уверенно ответил Роман Борисович. Где-то в конце стола раздался смешок.

– Это очень размытое понятие, друг мой, – деловито сказала Плутова, окидывая Лузова холодным взглядом. – Все вы, писатели, про людей пишете.

– Про людей – все, но не каждый – о человеке. В наше время личность никого не интересует, – возразил ей Роман Борисович. Снова послышался смех.

–Перескажи им сюжет, – шепнула ему на ухо Вера, но он отмахнулся от нее и раздраженно закатил глаза.

– Честно говоря, я бы хотел позиционировать свое произведение как форму нового жанра… – продолжал Роман Борисович.

– Какого еще нового жанра? – деловито спросила Плутова с какой-то ехидной насмешкой в голосе. Но Лузов не собирался сдаваться.

– Романа-рефлексии. Такого еще не было в литературе, – Роман Борисович осекся, – по край мере, в нашей, отечественной литературе. Это нечто вроде философской новеллы, но разница в том, что весь мир здесь показан сквозь призму восприятия единственного человека – главного героя, все его чувства, страхи, переживания предстают как на ладони, гипертрофируются, теряют свою натуральность. Потому что так нездорово воспринимает их персонаж…

Лузов даже перестал заикаться, настолько был увлечен. Он поднял глаза и посмотрел на Мари. В ее взгляде он прочел одобрение, и это несказанно его подбодрило.

– Что ж, идея действительно интересная, – тем же важным тоном проговорила Светлана Родионовна и сделала глоток вина. – Однако мне кажется, нашим читателям все эти новшества не нужны. Такие штучки прошли бы у Достоевского, но сейчас народ не так уж увлечен чтением, как в 19 веке, вы понимаете, о чем я, Роман Борисович? – и Плутова впилась в него всеми своими четырьмя глазами, как будто пытаясь высосать из него ответ. Лузов молча кивнул.

– Но, может быть, вы прочтете хотя бы главу? – вдруг вступила в бой Вера. Лузова прямо перекосило. – Поверьте, эта вещь вас приятно удивит! Как удивила меня когда-то.

Плутова смерила ее холодным оценивающим взглядом.

– Милая, я несказанно рада, что вы тянетесь к искусству и любите читать произведения своих друзей, но вы ведь все-таки не литературовед, чтобы разбираться во всех жанровых тонкостях…

– Так ведь читатели тоже не сплошь литературоведы, а обычные люди… – смущенно произнесла Вера, но надменное выражение лица Светланы Родионовны не позволило ей закончить, и она совсем замкнулась в себе. Лузов сидел, сжав пальцы и стиснув зубы, он был почти вне себя от всего, что ему пришлось здесь услышать.

Ужин был закончен. Из всех присутствующих действительно ела одна Светлана Родионовна. Плешивый мужичок, который, как оказалось, был личным помощником Плутовой, за весь вечер проглотил только один маринованный помидор да выпил бокалов шесть вина. Лицо его порядком раскраснелось, жирные черные брови расслабленно опустились ближе к глазам-бусинкам и почти закрыли их своей тенью. Маше кусок в горло не лез. Она сидела по левую руку от Светланы Родионовны и нервно елозила на стуле. Ей хотелось заступиться за друга, но в то же время она прекрасно понимала, что Плутова, хотя и выражалась подчас слишком грубо и высокомерно, отчасти была права. Она работала в издательстве почти полжизни, огромная редакция – плод ее усилий. Под закат своих лет она, возможно, немного выжила из ума, но расчетливое, коммерческое чутье ее не подводило. Агафонова видела, с какими злыми глазами сидел за столом Лузов, ей хотелось, чтобы его мучения скорее закончились, но она была бессильна среди этих литературных гигантов.

Наконец, протерев салфеткой уголок губ, Плутова призналась:

– На самом деле я ознакомилась с вашей работой, Роман Борисович, – Лузов так и подскочил на месте, испуганно уставившись на Светлану Родионовну. – И не могу не похвалить ваш язык. Дорогой мой, он просто превосходный! Но…

Это многозначительное и презрительное «но» как будто обухом ударило Лузова по голове. Он даже пропустил похвалу своего языка мимо ушей. Нижняя губа его чуть дрогнула, но он сохранял невозмутимость.

– Но мне думается, – продолжила Плутова, – Что сама идея и ее выражение слишком уж тенденциозны. Вы говорите, что мир крутится вокруг мыслей и великих переживаний главного героя, а я, тем не менее, не вижу здесь никаких мыслей, кроме ваших собственных. Не поймите меня неправильно, мой дорогой друг, – сказав это, она как-то странно подмигнула Полонину, который сидел, насупившись, в другом конце стола. – Конечно, все творчество должно быть выражением самого автора и его творческого кредо, и все-таки… я вижу слишком много автора и не вижу героя.

Лузову показалось, что он всем своим атрофировавшимся телом врос в мягкую обивку кресла, холодные пальцы его скрючились под столом. Вера нервно и громко дышала, и он в который раз пожалел, что притащил ее с собой. Ему хотелось испариться, исчезнуть в воздухе, будто его тут никогда и не было. Но он продолжал сидеть и вежливо слушать все замечания присутствующих, лишь периодически встречаясь воспаленным взглядом с бегающими глазами Мари. Вдруг Плутова вздумала нанести ему коронный удар и с концами потопить корабль его уверенности. Она достала из портфеля несколько листов и пустила их по столу. Присутствующие, один за другим, пробегались по распечаткам. Кто-то едко усмехался, кто-то безмолвно поднимал брови или выпячивал губы.

– Это отрывок из произведения господина Лузова, – надменно-торжественно продекламировала Плутова, ноздри ее победоносно раздулись от резкого выдоха. Роман Борисович, весь бледный и обледеневший, следил за реакцией авторов и работников издательства. Вера ласково положила руку ему на колено, но он резко дернулся в сторону и нахмурился.

– Что ж, это действительно ново, – вдруг отозвался из небытия Полонин. – Очень даже свежо, в духе времени. Он может двигать современную литературу вперед, только бы внести некоторые стилистические поправки…

И тут Плутова беспардонно подняла ладонь вверх, прося его замолчать.

– Вы действительно так считаете? – спросила она, хитро прищуриваясь и заглядывая в его мрачные глаза. Полонин быстро отвел взгляд и замешкался.

– Ну, я бы сказал, что это как минимум интересно…

Холодного Лузова вдруг обдало жаром. Он понял, что все, кто сидел с ним за одним столом, не только в тайне презирали Плутову, но и по-заячьи боялись ее. И следом за жаром, словно таз с ледяной водой, обрушилось на него осознание, что сама Светлана Родионовна прекрасно это знает. Не в силах вынести ни секунды этой публичной пытки, он с грохотом вскочил из-за стола и выбежал из приемного кабинета редакции. Вера, тихо извинившись, тут же бросилась вслед за ним. Она нагнала его в холле и схватила за руку.

– Вера, хватит таскаться за мной! – вдруг закричал он, и испуганная девушка отшатнулась назад. Никогда прежде Лузов не повышал на нее голоса.

– Ты ведь сам позвал меня. Не нужно вести себя так, – принялась втолковывать она, будто общаясь с маленьким ребенком. – Эти люди могут помочь тебе в твоем деле, так что будь добр уважать их хотя бы ради судьбы твоего романа.