Вещи и предметы, находящиеся в залах и комнатах наверху, являлись как бы путеводителем по фантазиям Кавалера, его воображаемым мирам. Подземное же хранилище было своеобразным отстойником в самом низу живота его собраний, поскольку каждый коллекционер вскоре доходит до такой точки, когда начинает собирать не только желанные предметы, но и те, которые ему вроде бы совсем не нужны, опасаясь, а вдруг в один прекрасный день все-таки пригодятся. «Он не мог удержаться и не показать их мне, — подумал поэт, — хотя мог бы и не показывать».
Понятно, что демонстрация своих коллекций и собраний может выглядеть как хвастовство, но коллекционер ведь не выдумывает и не подделывает свои коллекционные предметы, он всего лишь их смиренный слуга. Выставляя их напоказ, он не хвалит сам себя, а только учтиво предлагает восхищаться ими. Другое дело, если коллекционный предмет изготовил сам коллекционер или он перешел к нему по наследству, и теперь владелец с гордостью демонстрирует всем, тогда да, это уже смахивает на хвастовство. Но составление коллекции, эту неустанную погоню за новыми предметами и накопление богатства для наследников нельзя проделывать втайне. Настоящий коллекционер, как и мошенник или шарлатан, по сути, не может жить без зрителей, и пока не выставит свою страсть на всеобщее обозрение, он не коллекционер.
Поэту рассказали, что Кавалер откуда-то привел к себе в дом молодую женщину, а потом влюбился в нее. Она такая красивая, что может быть сравнима с греческой статуей. А еще он начал обучать ее всяким наукам и хорошим манерам, что, собственно, естественно для любого покровителя, когда он богат, знатен и гораздо старше. Таким образом, он стал как бы Пигмалионом наоборот, превращая живую возлюбленную в божественную статую. Более того, он вернул ей затем прежний облик женщины из плоти и крови.
Согласно желанию Кавалера, Эмму обрядили для этого вечернего приема в платье древнеримского образца: на ней была белая туника с поясом вокруг талии, а в рыжеватых волосах (некоторые говорили, что светло-каштановых), свободно ниспадающих и собранных на шее лентой, красовался гребень. Как отметил один очевидец, когда девушка выступала на каком-то званом вечере, ей подавала кашемировые шали дородная пожилая женщина, видимо, домоправительница или, может быть, ее овдовевшая тетка, но никак не простая служанка, поскольку женщине позволили присутствовать на концерте вместе с остальными зрителями. Затем прислужницы принесли урну, ящик с парфюмерией, кубок, лиру, тамбурин[34] и кинжал. С этими аксессуарами Эмма вышла на середину знаменитой гостиной и приготовилась играть. Кавалер принес восковую свечу, и представление началось.
Прежде всего она набросила на себя одну шаль, потом окуталась еще несколькими с головы до ног и с помощью принесенных предметов, а также мимики, жестов и поз стала перевоплощаться из одного образа в другой. Причем обходилась без масок, очень тонко чувствуя суть каждого изображаемого образа. Движения ее были то порывистыми, то плавными. Быстрая смена выражения лица, широко раскинутые трепещущие руки вдруг безвольно падают вниз, резкий поворот головы, учащенное дыхание… Все это требовало огромного напряжения, сердце ее бешено колотилось, она то и дело прикладывала ко лбу платок.
Она оставалась в придуманной позе достаточно долго, чтобы можно было разглядеть ее, затем переходила к новому образу. Каждый раз закутываясь в шали как-то по-другому, она становилась неузнаваемой. Одна фигура следовала за другой, а их насчитывалось не менее дюжины.
Сначала Кавалер попросил ее выступать, стоя в узком высоком ящике, обитом внутри черным бархатом. С одной стороны ящик был открыт и обрамлен позолоченной рамой. Вскоре Кавалер убедился, что и мастерство и артистичность Эммы безграничны. Сама жизнь подготовила ее к тому, чтобы представлять у Кавалера галерею живых статуй.
Еще когда она впервые попала в Лондон в возрасте четырнадцати лет, уже тогда мечтала о карьере артистки, чтобы стать похожей на те блестящие создания, которые она видела по вечерам, величаво выплывающими из дверей театра на Драри-лейн. Когда Эмме исполнилось пятнадцать лет, ее пригласил к себе молодой в ту пору доктор Грэхем, лечивший у богатых лондонцев сексуальные расстройства, чтобы в полуголом виде участвовать в изображении живых картин и тем самым возбуждать страждущих. Она выучилась стоять не шевелясь, дышать так, чтобы грудь даже не колыхнулась, смотреть безучастно, не обращая внимания на сексуальные потуги, которым придавались под присмотром доктора Грэхема исполнители ролей на «Небесном ложе». В возрасте семнадцати лет девушка стала натурщицей у одного известного художника. Тот научил ее умению настраиваться на определенный лад и долго удерживать нужное выражение лица. По словам художника, Эмма нередко удивляла его и воодушевляла, когда он писал портреты. Девушка оказалась не просто пассивной натурщицей, а деятельной, толковой помощницей. Кавалеру же она представляла различные фигуры и позы, изображая различные канонические сюжеты из античных мифов.
Представлять надо было все исключительно точно и достоверно. Прежде всего требовалось выбрать нужный образ. Кавалер показывал ей в книгах рисунки и гравюры либо подводил к картинам и скульптурам из своей коллекции. Кроме того, они сообща обсуждали эпизоды из античной истории. Ей хотелось переиграть все роли богинь и героинь древнего мира. Когда же Эмма глубоко усваивала натуру воплощаемого образа, наступал самый напряженный и ответственный этап — отыскать ярчайший момент из жизни героини или богини, наиболее полно отражающий эмоциональный склад, характер и судьбу. Сделать это не так просто. Отбор схож с колебаниями художника, мучительно раздумывающего, каким лучше запечатлеть лицо позирующего. Как писал Дени Дидро: «Художник располагает только одним мгновением, и он не имеет права объединять два мгновения, как и два действия».
Изобразите страсть. Но при этом не двигайтесь. Не надо… двигаться. Это вам не танцы. Вы не прототип Айседоры Дункан, замершей в неестественной позе, как и она, выступаете босиком, в греческом хитоне и с распущенными волосами. Изображайте страсть. Но замерев, словно статуя.
Можете чуть наклониться. Ага, вот так. Или обнимите что-то. Нет, нет — чуток повыше. А голову поверните теперь влево. Да, сейчас вы, кажется, готовы начать танец. Похожи… Абсолютно неподвижны. Вот так и стойте. Не думаю, что она будет преклонять колени. Левую ногу держите еще свободнее. Немножко расслабьтесь. Без всяких улыбочек. Глаза немного прищурьте. Да, да, именно так.
Все соглашались, что выражение ее лица было каким-то необыкновенным и в то же время весьма убедительно отражающим эмоции персонажа. Но еще больше поражала быстрота, с которой она переходила от одной эмоции к другой, сразу, без всякой предварительной подготовки. От печали — к радости, от радости — к ужасу, от страданий — к блаженству, от блаженства — к страху. Видимо, высший дар, которым обладают женщины, это их способность без особых усилий мгновенно переходить из одного эмоционального состояния в другое, да еще диаметрально противоположное. Что в женщинах больше всего и нравится мужчинам? Их изменчивость. Но… Так поступают все женщины.
В принципе, можно изобразить любой характер и выразить художественными средствами любые эмоции. Но нимфы и музы, Джульетты и Миранды изображаются главным образом как жалкие и несчастные жертвы печальных обстоятельств. Ниоба — это собирательный образ всех скорбящих матерей, потерявших своих детей, Медея — всех женщин, вынужденных убить своих детей из-за нестерпимой обиды. Девушек, которых их отцы приносят в жертву богам, олицетворяет Ифигения, женщин, брошенных любимыми и все еще тоскующих по ним, — Ариадна. Тех, что, будучи отвергнутыми, в отчаянии убивают себя, символизирует Дидона, изнасилованных, обесчещенных и покорно смирившихся с этим — Лукреция. Изображение всех этих образов древних мифов и легенд вызывало у зрителей сильный восторг.
