Император даровал колониям высочайшее покровительство, инспектор артиллерииприслал пушки, иркутскому губернатору приказано отпускать порох и с Нерчинских рудниковдвести пудов свинца в год.

Правитель приказал отпраздновать приход «Святителя».

...Богослужение подходило к концу. В новом облачении, казавшийся выше, внушительнее,Ананий медленно ступил на порог алтаря. Десятки восковых свечей, лампады, заправленныечистым тюленьим жиром, освещали позолоту риз, первые ряды молящихся, эполетыофицеров «Святителя», медали тойонов, серьгу Кускова. Один Баранов остался в тени. Нижедругих, в скромном сюртуке с орденом стоял он под большой хоругвью, по-прежнемузначительный, выделявшийся среди всех. Рядом с правителем держались и зверобои.

Павла и Лещинского не было: крестник правителя нес караул по крепости, Лещинскийготовился встречать гостей, хлопотал и распоряжался на кухне, в покоях и зале «дворца».Ему помогали две индианки. Серафима швырнула ключи, обиженная и гневная, ушла издому, а Лука еще утром вызвался прислуживать архимандриту и целый день не являлся вказарму. От усердия он даже подпевал мальчикам-креолам скороспелому хору,примостившемуся на левом клиросе.

В церкви было парно и душно. Запахи пота и ладана, сырого теса, шкур алеутскойодежды, рома, китового жира. Зато было тихо. Малопонятные, забытые слова,проникновенные и величавые, слаженные детские голоса хора, отблески царских врат подарка богачей Строгановых, суровый облик Гедеона, напоминавший образ пророка,размягчали сердца, действовали успокаивающе.

Ананий понимал это. Опытный священнослужитель, он угадывал чувства, охватившиеприхожан, молитвенную приподнятость, взволнованное недоумение. Индейцы и алеуты,многие из промышленных были в церкви первый раз за всю свою жизнь. Даже офицерыфрегата больше не перешептывались, стояли, опершись на палаши, молчаливые, подтянутые.Один командир корабля, маленький капитан-лейтенант из остзейских немцев, нервновытирал влажные красные руки.

Архимандрит высоко поднял помятую светлую чашу, ступил к самому краю амвона.Освященный веками сосуд с вином и хлебом сверкнул позолотой, застыл над головойАнания. В церкви стало еще тише, жаркий воздух колебал пламя свечей.

Со страхом божиим и верою приступите...

Торжественные слова обращения прозвучали негромко и внятно; так же тихо, певучеотозвался хор. От двери, где столпились женщины, послышался вздох, всхлипыванье, кто-то высморкался. Потом внезапно, разрывая напряженную тишину, прозвонили колокола,возвещая конец затянувшейся обедни. Затем Ананий снова вышел на амвон с большимблестевшим крестом.

Капитан-лейтенант прошел вперед, вытянул из громадного зеленого воротника шею,перекрестился. Привычная церемония ему надоела, но сейчас нужно было показать примерне только господам офицерам. Командир военного судна хозяин сих диких мест, Ананийуже повернулся ему навстречу, готовясь поздравить с благополучным прибытием, но всепроизошло по-иному.

Заложив руку за борт сюртука, уверенно и неторопливо, Баранов выступил из-подхоругви, подошел к ступенькам возвышения и, не глядя на офицера, словно того совсем несуществовало, подняв голову, приблизился к Ананию. Никто не посмеет нарушить обычай.Хозяин тут он правитель российских колоний, купец и мужик, освоитель нового отечества.Подчинение в малом повиновение в большом. Пусть дерзкие убеждаются.

Капитан побагровел, но сдержался. Стало заметно, как покривились его размякшиебакенбарды. Часть офицеров насупилась, зато большинство, в особенности молодежь, былидовольны. С первого дня, как только капитан-лейтенант явился на судно вместо заболевшегов Ревеле командира корабля, весь экипаж невзлюбил честолюбивого и бездушного барона.Лишь мичман Рагозин, судовой лекарь и еще двое-трое находились в его «свите». И сейчасмичман и лекарь негодующе зашевелились, но капитан резко остановил их и больше неподошел к кресту.

Наташа не замечала ни духоты, ни множества людей, ни стоявшего впереди отца. Яркимсном представлялось ей виденное: высокие своды, отблески свечей в полумраке храма,ликующий звон колоколов где-то над головой, пение, чужие слова, страшно знакомые,будто слышанные уже давно, давно... Глубоко тронутая, она стояла возле стены. Возникалмир, которого она не знала, новый и волнующий. Она силилась понять его, вслушаться, какв звуки леса, горных ключей и речек, и ничего не могла осмыслить.

Кулик пришел с дочкой еще утром в Ново-Архангельск. Впервые за все эти годы появилсяон в русском поселке. Надвигалась старость, меркла и тускнела вражда, всплывали детскиевоспоминания. Таясь и хмуря седые брови, часто сидел он среди неприступных утесов,негромко пел старинную песню. Забывался смысл, но слова оставались русскими, родными.После ухода из хижины на берегу моря и разлуки с Павлом особенно остро захотелосьпобывать у соотчичей.

Буду ждать две луны, сказал ему Чуукван, когда старый траппер заявил, что уходитна берег. Потом отвернулся к огню. Отсвет костра озарил его жесткие прямые волосы,орлиное перо. Вождь знал, что уйдет и Наташа. До сих пор он все еще надеялся...

Оставаясь по-прежнему суровым и безучастным на вид, Чуукван послал отряд воиновпровожать своих друзей до морского берега. Восемь юношей несли украшенную цветамикожаную пирогу с изображением солнца на загнутом высоком носу. Вождь собственноручнозажег прощальный костер и всю ночь просидел над темной, в бликах затухавшего пламени,тихой озерной водой.

Перед тем как покинуть селение. Кулик несколько вечеров провел запершись в бараборе,мастерил женское платье из цветного сукна, купленного в английской фактории. Готовилдочке подарок. Шил он, когда Наташа спала, старательно орудуя при свете камелька иглойи большим промысловым ножом.

Платье вышло бесформенным и длинным, но старик остался доволен своей работой ивынул его только тогда из мешка, когда показались строения крепости. Сам тоже наделновую рубашку, начистил ствол ружья, достал десять бобровых шкурок.

Когда отзвонили колокола, Лещинский распорядился дать залп из крепостных пушек.Иллюминация, выстрелы разбудили округу, выгнали зверье. Мирные индейцы, кенайцы иалеуты, собравшиеся на праздник, наводняли форт, все ворота были открыты. Вход разрешалсякаждому, кто хотел присутствовать при торжестве освящения флага, пожалованного самимимператором.