Отважных хранит господь...сказал он, подвязывая цепочку креста.Форту хозяиннужен.

За все время, проведенное Ананием у его постели, Павел только удивленно глядел наархимандрита. Впервые встречал он образованного, начитанного российского монаха,посещавшего просвещеннейших людей столицы. От слабости и жара кружилась голова, ноюноша чувствовал, что он не бредит, что, кроме лесов и ущелий, пиратов и индейцев,несбывшихся мечтаний, есть города и люди, книги, широкие, большие мысли...

Баранова не было. Далеко, в глубину гор ушла Наташа. Крепость и поселение казалисьслучайными. Империи здесь не существовало...

Растревоженный, он опять потерял сознание, и Серафима больше не отходила от егокровати. Женщина не сомкнула глаз ни на одну минуту, сидела не шевелясь. Лишь изредкавставала, чтобы переменить полотенце на горячем лбу больного или поправить трещавшийфитиль лампады.

Гремел за стенами шторм, стучали струи дождя. Как всегда, плюхало и билось о камнинеспокойное море, выли у палисада сторожевые псы. Медленно и тревожно тянулась ночь...

Штормовые ветры продолжались до середины лета. Потом неожиданно наступила тихаяпогода, и в первый же день странное явление, еще не виданное в этих местах, поразиложителей Ново-Архангельска. Весь берег от пролива Хуцноу до крайних, чуть заметных нагоризонте скал казался залитым кровью. Множество крабов, выкинутых бурей и подземнымитолчками, сбивалось в кучи, гибло на воздухе, окрашивая песок и камни своим предсмертнымцветом.

Землетрясение на материке не ощущалось, прошло по дну океана, вдоль севернойгряды островов. Вулканы св. Ильи, Доброй Погоды, Эчком много лет уже не действовали,плотная лава, серая пемза покрылись саженною корою льда. Следы прежних изверженийвиднелись повсюду, но кратеры гор потухли давно и, как видно, навсегда.

Среди мертвых крабов встречалась крупная и мелкая рыба, водоросли, чудища морскихглубин. С корзинами, ведрами из корья и кожи, просто с ременными низками колонистыбросились собирать нежданный дар. Рыба в засольных ямах кончилась еще к началу лета,население форта опять перебивалось ракушками, прошлогодней ягодой, собираемой поболотистым низинам. Все, что удавалось поймать алеутам, всю охотничью добычу Павелотдавал артелям зверобоев, по-прежнему каждое утро посылаемым на промысел. Возле второгоСеверного пролива обнаружили богатое лежбище бобров.

Со дня возвращения Павла прошло около месяца, юноша выздоровел почти совсем.Открывшаяся рана зарубцевалась, не так мучил кашель. От медвежьего сала, припасенногоСерафимой про всякий случай, от покоя и крепкого морского ветра заживали верхушкилегких. Он вставал, так же как и при Баранове, в семь часов утра, шел на пристань, потомк узкому мысу, где была поставлена литейня.

С возвращением Павла корабельщик возобновил работу. Мастер приободрился, стучалдеревянным обушком по шпангоутам, обшивке, проверял лес для мачт. О нападенииколошей, пожаре судна вспоминать не любил.

Было, да прошло, и миновать может,говорил он, выбирая из бороды желтые стружки.

В ту проклятую ночь сгорели заготовленные для нового корабля две бухты каната, и этонесчастье старик считал своей оплошностью.

Корабль вырастал на стапелях пузатый и пока неуклюжий, но строители уже видели,что спущенный в море, с полной оснасткой, бриг вызовет одобрение любого знатока. И этобыл первенец, построенный своими руками на новой родине.

Корабельным делом до сих пор занимался американец Линкен да несколько вывезенныхиз Сибири плотников. Но бостонцу нужно было платить две тысячи серебром за каждоесудно, а своих мастеров разгневанный правитель «уволил в Россию». Плотники умелисколачивать лишь простые ялы.

Павел проводил на верфи половину дня.

С литьем тоже дела налаживались. Там орудовал Афонин, сосед Наплавкова старик,подобравший индейскую девочку. Когда-то очень давно пришлось ему зимовать на Урале наодном из заводов Демидовых. В громаднющей каменной печи плавили руду, и Афонин сполудесятком таких же парней направлял кипевший металл в приготовленные формы. Потом,после тяжкого дня, парни сразу валились спать, а востроносый, в чужом полушубке, Афонинпробирался в соседний сарай, где беглый монах и двое подручных месили на завтраформовочную глину.

Топилась печь, коптили лучины, длинная тень монаха ломалась по полу и стенам. Афонинсадился на еловый обрубок и, словно нахохлившийся воробей, следил за искуснымидвижениями бывшего соловецкого дьякона. Он мог сидеть так всю ночь. Нравились и сыраяформовочная и обожженные красные человечки, которых ради шутки лепил расстрига.

Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквами, оградой, а пушкии колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали Афонину большойком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые чертыхозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и как-то необычайно резко. Будто монаххотел вылепить одну жестокость.

Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилосьмного лет, много растаяло снегов...

Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви.Тридцатифунтовый колокол, подаренный из судовых запасов Лисянским, годился толькона подзвон.

Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногамиглину, сушил песок, сколачивал тяжеленные плахи для форм. Все дни проводил здесь,домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать возле своих сооруженийтрудно было оторваться.

Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлятьее одну в казарме. И девочка всякий раз пугливо жалась к нему, если он собирался куда-нибудь уходить. Маленькая индианка не дичилась только своего свирепого спасителя,безошибочно чуяла сердцем невысказанную ласку.

Девочка была и его единственной пособницей. Темнолицая, проворная, как хорек,подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколенийсказывались в ее быстрых неустанных движениях. Радость быть здесь, близко к лесу, камнями запахам болот и трав, усиливала старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дымгоревших веток, закопченные бревна напоминали барабору, выстроенную отцом. Не хваталолишь тотемов досок с изображением солнца и горного козла знаков рода, поставленныху входа в жилье.