Невероятным усилием он поборол приступ, подхватил трубу, набожно приложил пальцык круглой суконной шапке, обшитой светлым шнурком.
Святое чудо,сказал он с передышкой.Милосердный бог...
Окончательно овладев собой, он торопливо двинулся вдоль палисада с радостной улыбкойна лице и ужасом в сердце. Предательство становилось явным, похороненное там, в заливе,оно угрожало разоблачением, отсроченной карой, гибелью... Он шел быстро, переступаямокрые после недавнего прилива валуны, плавник, кучи гниющих водорослей. Низко металисьчайки. Крик их напоминал протяжный стон.
Павел лежал в спальне Баранова. Стоял полумрак Серафима закрыла ставни, плотноприхлопнула дверь, навесила на нее травяную плетенку, зажгла и снова погасила свечу.Увидев еще издали юношу, осторожно принесенного двумя звероловами, подобравшимиего возле крепости, женщина негромко вскрикнула, потом заткнула концом платка рот ибольше не произнесла ни звука. Только глаза ее стали глубокими, лучистыми, затаившиминежданную радость.
Возвращение Павла было событием, взволновавшим весь поселок. Промышленныеторопились к дому правителя, спешили узнать судьбу «Ростислава», Ананий послал заГедеоном, снова ушедшим после расправы на редут, алеуты бросили лов трески. Самыеслабые, лежавшие по баракам, пытались выползти из жилья, индейские женщины шепталисьпо углам.
Лука не пустил никого дальше крыльца. Озабоченный, немного испуганный, сидел онна нижней ступеньке, нетерпеливо поглядывал на дверь. Он сам ничего не знал, не успелдаже как следует разглядеть Павла. Серафима послала за своим сожителем мальчика-креола,помогавшего ей по хозяйству, и сразу усадила промышленного около двери.
Карауль,сказала она, не глядя по обыкновению на мужа, и вдруг засмеяласьнеожиданно и ласково, как в редкие минуты их молодой жизни.Слышь, живой вернулся.Хворый, а живой. Не пускай. Никого не пускай. Лука.
Она ушла в спальню, а озадаченный Лука некоторое время стоял на пороге, потираябороду. Он так ничего и не выведал и не решился спросить. Необычное поведение Серафимыпоразило его больше, чем все ее самые странные выходки. Он даже забыл о припрятаннойв сенях чарке рома.
Из самой Калифорнии прибыл. Из индейского плену...говорил он обступившимкрыльцо зверобоям.Суднишко гишпанцы отняли...
Лука скоро увлекся, выдумал новые подробности. Под конец сам верил своему вранью.
Обитатели крепости слушали спокойно, возбуждение сказывалось лишь в неровныхдвижениях, стуке винтовок и мушкетов, беспрестанно перекидываемых с плеча на плечо,редком окрике. Стоявшие ближе к крыльцу хмурились и молчали. Россказням Луки никто неверил, спасение одного только Павла, которого считали давно утонувшим, подтверждалогибель других.
Когда вошел Лещинский, Павел спал. На потемневшем от ветра лице отчетливовыделялись красные пятна скул, прорывался хриплый кашель. Скитания и ночевки в сырыхущельях разбередили заживавшие легкие, недавнюю рану. Последние двое суток Павелдвигался к форту словно в тумане, подолгу лежал на камнях и ракушках, устилавших берегморя, бредил.
Океан был пасмурный, серый. Тяжелая волна однотонно швыряла гальку, растекаласьпо мокрым, обточенным прибоем камням, медленно отступала. Кругом тоже было тускло иголо, темнели вдали острова архипелага св. Лазаря невысокие скалистые утесы. Над ними,над морем и лесом плыли пухлые дождевые тучи. От залива Норфольк-Саунд на Ситхе досамых островов Шарлотты редко выдавались ясные дни.
Забылся,шепотом сказала Серафима, преграждая дорогу Лещинскому в горницу,где лежал Павел.
Похудевшая, в черном головном платке, она недобро глянула на временного начальникафорта, хотела прикрыть дверь. Но Лещинский уже ступил через порог, и женщина смолкла.
Иван Александрович? тихо вдруг позвал юноша, поднимая с подушки голову.Ты?
Лещинский шагнул вперед, порывисто приблизился к изголовью лежавшего.
Павел Савелович...зашептал он возбужденно, словно не в силах сдержать радость отвстречи.Матерь божия!.. Сколь ночей провел я без сна. Не верил в погибель. Не верил.
Не давая Павлу встать, он положил руку на влажные волосы, закрывавшие лоб больного,весь насторожился, ожидая услышать самое страшное. Пальцы дрожали, пульсировала нависке тонкая синяя вена.
Однако ничего не произошло. Павел не догадывался о предательстве, выстрел считалнаправленным с пиратской шхуны. Прямой и великодушный, он хотел видеть лучшее,
побороть невольную неприязнь к бывшему своему помощнику.
Господин Лещинский!выговорил он с искренней радостью и, несмотря на попыткуудержать его, решительно поднялся.Живы? Вернулся? Слава тебе...
Перекрестившись, он сел на кровати, быстро, беспорядочно расспрашивал об остальномэкипаже, о корсаре, перескочил на дела колонии. Про отъезд Баранова ему уже сообщилаСерафима, но он только сейчас по-настоящему очнулся и с лихорадочной торопливостьюжадно набросился на собеседника. Раскрасневшийся и возбужденный, подмяв под себяподушку, спрашивал, слушал ответы и снова спрашивал.
Лещинский теперь совсем оправился, но обращение его не изменилось. Все так жеохотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя,на непрекращавшиеся болезни среди промышленных. Будто отчитывался перед начальником.Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул исразу выжидающе замолчал. Но Павел его не понял.
Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестилстоявшую у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати.
Много слышал. Много...сказал он, остро, с любопытством разглядываяприподнявшегося Павла.Еще в Санкт-Петербурге от самого господина Строганова,покровителя... Рад узнать вас, сударь мой.
Он расправил рясу, сел на кровать, заговорил о столичных знакомых, у которых бывали крестник правителя, о переезде сюда, посочувствовал скитаниям Павла и ни слова необронил ни о делах колонии, миссии, ни о Баранове. Да и говорил он не как с больным исовсем не как священнослужитель. Лишь уходя, добродушно благословил юношу пухлымирыжими пальцами.
