Виолетта вспомнила тот разговор, и теперь он вызвал у нее скорее смех, чем негодование. Ее тогда разозлили не столько слова Теобальда, сколько тот факт, что он считал, будто Одри — только лишь потому, что она девушка, а не юноша, — не должна иметь право выбора.

Поводом для этого разговора послужила возникшая у Виолетты идея, в которой, в общем-то, не было ничего глупого или нелепого. Это было последнее лето перед поступлением Одри в университет, и Виолетта подумала, что раз уж ее дочь проявляет такой интерес к искусству, ей следует провести лето за границей, а именно в Италии: там она одновременно и отдохнет, и познакомится с чужой страной, и воочию увидит произведения искусства, к которому испытывает такое сильное влечение. Если изучение искусства и в самом деле является для Одри призванием, то там она это почувствует.

Теобальд, конечно же, решительно выступил против. Виолетта поговорила об этом с Сэмюелем, и тот тоже воспротивился, причем даже более эмоционально. Он был уверен, что Виолетта не сможет настоять на своем. Сэмюель попросту не воспринимал ее всерьез, и она позволила ему и дальше оставаться при своем мнении.

Как-то прохладным вечером в конце весны, когда Виолетта, уединившись в библиотеке, вышивала, туда вдруг вошел Теобальд. Не произнеся ни слова, он уселся — скрестив ноги, с характерным для него высокомерным видом — прямо напротив невестки, вознамерившись, видимо, сказать ей то, что считал необходимым, и не желая выслушивать никаких возражений. Виолетте была уже знакома его манера поведения, а потому она отреагировала на его появление абсолютно спокойно. Женщина лишь слегка улыбнулась — так, чтобы ее улыбка не казалась натянутой, — и с притворным интересом выслушала Теобальда, ни разу его при этом не перебив.

— Тебе прекрасно известно, Виолетта, что я никогда не одобрял и не одобряю того, как ты воспитывала мою внучку.

«Его внучку». Теобальд, похоже, забыл, что Одри прежде всего ее дочь, а уже потом его внучка. Виолетта, однако, не стала обращать на эту фразу внимания.

— Ты всегда ей слишком много позволяла и воспитывала ее, на мой взгляд, слишком уж либерально. Вместо того чтобы готовить ее к замужеству и материнству, ты забивала Одри голову нелепыми идеями о женской независимости. Чушь! — Теобальд сделал пренебрежительный жест рукой. — Тебе предстоит еще не раз пожалеть об этом — поверь мне, Виолетта. Одри всегда была чудесной девочкой, и она не раз давала мне повод ею гордиться. Чувствуется, что в ней течет кровь Сеймуров.

Виолетте захотелось крикнуть, что в Одри течет еще и кровь Гамильтонов и что она, Виолетта, не поднимает из-за этого шумихи.

— Однако ты пытаешься добиться того, чтобы она стала первой в нашей семье женщиной, которая получит университетское образование. Что за ерунда! Скажи мне, Виолетта, зачем женщине учиться в университете? Это будет пустой тратой времени и денег! Если Одри хочет изучать искусство, то у нас есть книги, которые для этого могут понадобиться, и можно приобрести их еще сколько угодно. Я не против того, чтобы у женщины имелись какие-то свои интеллектуальные интересы, — совсем не против, — однако женщина всегда должна быть центром семьи, ее опорой, а потому ей не следует заниматься зарабатыванием денег. Это — обязанность мужчины. Мне кажется, тебе не на что жаловаться, Виолетта.

Виолетта слушала Теобальда с напряженной улыбкой, не столько вникая в смысл произносимых им слов, сколько всячески пытаясь подавить назревающую в ее душе бурю.

— Женщинам следует быть скромными, молчаливыми и внимательными. Они должны говорить только тогда, когда им надлежит это делать, и молчать, когда их мнением никто не интересуется. Они обязаны быть превосходными хозяйками, образцом элегантности, и должны, являясь предметом гордости для своих мужей, всегда находиться в их тени, на втором плане. Давать женщинам слишком много свободы — это неправильно. Они попросту не умеют ею пользоваться… В общем, не может быть даже речи о том, чтобы Одри поехала в Италию. Я считаю, что такая поездка ей ничего не даст, не принесет никакой пользы. Музеи есть и в Лондоне. Я не против того, чтобы вы посещали их тогда, когда вам вздумается. А вот о поездке в Италию даже не мечтайте.

Не дожидаясь ответа, Теобальд поднялся, поправил пиджак, слегка наклонил, смотря на Виолетту, голову, и вышел, оставив невестку, изнемогающую от ярости и возмущения, с все той же фальшивой улыбкой на лице.

Ну что ж, ладно, Одри в Италию не поедет. А вот проигрывать в битве за университет Виолетта отнюдь не собиралась. Она сделала над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы заставить себя выслушать свекра и ни разу его при этом не перебить. Слава богу, что она сидела далеко от камина и не могла дотянуться до кочерги, иначе… Слушая Теобальда, Виолетта вдавливала в палец иголку, которой вышивала, каждый раз, когда ей становилось трудно сдерживать негодование, и теперь палец был весь исколот и болел… У нее все же имелся козырь, и она не собиралась проигрывать эту партию. Виолетта больше не поднимала дома вопрос об университете, а просто помогла Одри туда поступить — втайне от Сэмюеля и Теобальда. Для этого они с дочерью стали ездить в конце почти каждой недели в Лондон — якобы за покупками, но на самом деле в магазины они почти не заглядывали. А еще они отправились на несколько недель в Кентербери к Шарлотте. Виолетта рассказала сестре о своих переживаниях и горестях, и они уже вдвоем помогали Одри стать студенткой. В конце своего пребывания у Шарлотты Виолетта поняла, какое оружие ей нужно использовать, чтобы добиться согласия своего мужа на поступление Одри в университет.

Услышав от Виолетты о том, что Одри станет студенткой, Сэмюель побледнел — и это, пожалуй, было единственным внешним проявлением беспокойства, которое он себе позволил. Выражение же его лица ничуть не изменилось.

— Что ты сказала, Виолетта? — спросил он, садясь в стоявшее в их спальне кресло.

Виолетта поняла, что вот теперь-то ее муж будет слушать ее очень внимательно. Стоя прямо перед ним с руками, скрещенными на груди, она абсолютно спокойным тоном повторила:

— Я сказала, что Одри поступила в Лондонский университет и что если с твоей стороны или со стороны твоего отца будет предпринята попытка не позволить ей там учиться, я уеду вместе с дочерью из «Виллоу-Хауса» и дам ей возможность заниматься тем, чем она только захочет.

Больше Виолетта ничего говорить не собиралась. Сэмюель растерялся: он не знал, как ему реагировать на заявление супруги. Он еще никогда не чувствовал в ней такой решительности. Возможно, это был как раз тот случай, когда человек, которому очень долго приходилось безропотно подчиняться чужой воле, в один прекрасный момент вдруг осознает, что у него вполне хватит смелости и мужества для того, чтобы дать отпор хоть целому миру — чего бы это ему ни стоило. Что-то в решительности и невозмутимости Виолетты говорило Сэмюелю о том, что она не шутит и вполне способна исполнить свою угрозу. Виолетта была готова к самым решительным шагам.

— По правде говоря, Ви, я сомневаюсь, что есть необходимость…

— Есть, Сэмюель, есть. У тебя нет права отказывать Одри самой выбирать свою судьбу, и я не позволю тебе этого сделать. На этот раз — не позволю.

На этот раз — не позволю. Было очевидно, что Виолетта терпела очень долго, что мужчины в «Виллоу-Хаусе» слишком сильно согнули ветку, и она, вместо того чтобы сломаться, выпрямилась со всей силой, которую ей придало накопившееся в ней напряжение, и стала хлестать Сэмюеля по лицу — снова и снова, снова и снова, — и хлестала до тех пор, пока совсем не перестала двигаться… Виолетта дала мужу понять, что на этот раз он и его отец с ней не справятся.

— Если я узнаю, что ты что-то пытаешься предпринять, я — клянусь тебе всем самым святым, что у меня есть — уйду из этого дома. И я отдаю себе отчет в том, что я сейчас говорю.

Произнеся эти слова, Виолетта решительным шагом вышла из спальни.