— Мама, мне очень хотелось родить ребенка. Теперь же мои мечты о создании семьи… Когда мне ее создавать? Боже милосердный, мне ведь уже тридцать два года!

Виолетте была вполне понятна боль, которую испытывала ее дочь, однако она твердо решила заставить Одри взглянуть на сложившуюся ситуацию другими глазами. Она прекрасно знала свою дочь и на этот раз не собиралась позволять ей ходить по краю пропасти, как та обычно делала, столкнувшись с серьезными проблемами.

— Я знаю, что твоя жизнь совсем не такая, как раньше…

— Моя жизнь — полное дерьмо!

— Молодые женщины сейчас хотят быть независимыми, иметь семью, оставаться красивыми в течение долгих-долгих лет, быть образованными, получать от жизни удовольствие, читать интересные книги и посещать культурные мероприятия. Но все это не так-то просто. Нужно научиться себе отказывать. Не во всем, лишь кое в чем, в мелочах. Одри, ты смотришь вдаль. Ты всегда поступала именно так, а потому не видела того, что находится совсем близко — можно сказать, под самым твоим носом.

— Под самым моим носом никогда не было ничего стоящего, — ответила, едва не всхлипнув, Одри.

— Нет, было. И сейчас есть. Самое главное, что у тебя есть, — это ты сама, а ты никогда этого раньше не понимала. — Виолетта сделала паузу, чтобы увидеть, как реагирует на ее слова Одри, а затем продолжила: — Я слышала от тебя разглагольствования о чувстве собственного достоинства, о самолюбии и о позитивном отношении к жизни, однако вижу, что ты во всем этом ничегошеньки не понимаешь. Ты всегда была чрезмерно требовательна к себе, всегда была самым суровым своим судьей, никогда ничего себе не прощала. И до сих пор ты продолжаешь поступать именно так. Никто не приносит тебе столько вреда, сколько ты сама. Ты никак не можешь обрести себя и все время что-то ищешь. Мне кажется, что ты и сама не понимаешь, что именно ты ищешь.

Одри смутили суровые слова матери, однако она вынуждена была признать, что та во многом права. Она всегда за что-то напряженно боролась — то за достижение вполне реальной цели, то за осуществление какой-нибудь заоблачной мечты, — и при этом зачастую забывала о том, кто она такая и что из себя представляет. Ей необходимо было заполнять пустоту достижениями, успехами, победами, но, однако, как бы она в этом ни преуспела, ее жизнь отнюдь не становилась по-настоящему насыщенной.

— Тебе необходимо взглянуть на свою жизнь изнутри — глазами женщины, не думая при этом ни про Джона, ни про свою работу. Самым важным для тебя должна быть ты сама.

— А скажи мне, мама, ну кто я такая, если у меня больше нет работы? Кто я, если у меня уже нет цели в жизни?

— Вот это тебе как раз и нужно выяснить!

— Все это пустые слова! Как, черт побери, это можно выяснить?

Виолетта понимала, что дочери необходима хорошая встряска, и полагала, что — в кои-то веки — эту встряску устроит ей она, ее мать. Ей было очень больно смотреть на страдания Одри, однако она понимала, что так уж устроена жизнь и что никто не сможет облегчить дочери ее страдания. Никто, кроме нее самой.

Одри, вдумавшись в слова матери, удивилась ее проницательности и, взглянув на нее покрасневшими от навернувшихся слез глазами, спросила:

— Откуда… откуда тебе все это известно? Почему ты…

— А потому, что я живу на свете намного дольше, чем ты.

— Но ведь ты же не… Я хочу сказать, что у тебя был муж, дом, семья… А еще ты…

— А еще я нигде не работала.

Виолетта немного помолчала, а затем продолжила:

— Возможно, именно поэтому у меня было больше времени на размышления. Люди твоего поколения живут в ускоренном ритме. Вы все время куда-то спешите — и на работе, и в тех модных заведениях, в которых, как вам кажется, вы развлекаетесь и отдыхаете. Но на самом деле у вас почти нет времени на то, чтобы по-настоящему заняться собой. Вы ходите в спортивный зал. Ради себя? Нет, ради того, чтобы вас считали привлекательными другие. Я уверена, что в некоторых компаниях целлюлит у женщины может стать поводом для насмешек, которые заставят ее покинуть эту компанию. — Виолетта пыталась произнести эти слова в виде шутки, однако при этом подумала, что, к сожалению, это не шутка, а реалии жизни. — А еще таким поводом может стать отсутствие у нее автомобиля престижной марки, или одежды от популярного кутюрье, или часов какой-нибудь офигенной фирмы… Ваша жизнь — сплошная показуха, вы слишком дорожите мнением окружающих людей и потому не пытаетесь разобраться в себе, не пытаетесь понять, кто вы на самом деле. Общество оказывает на вас все большее и большее давление, и вы не отдаете себе отчета в том, что общество-то это формируется не кем-нибудь, а вами — каждым из вас. Я с удовольствием вспоминаю, как приятно мне было прогуливаться тихими вечерами, скажем, в октябре, когда уже начинали опадать с деревьев листья, или же сидеть дома, наблюдая за тем, как вы — ты и твой брат — играете своими игрушками. Я жила простыми человеческими радостями. Вашему же поколению простых радостей уже недостаточно. Вы не хотите ограничиваться ими, однако даже все то, что вы выдумываете для себя, вас все равно не удовлетворяет… Я видела, как ты в гонке непонятно за чем постепенно теряла себя. Видела, как в твоей жизни происходили взлеты и падения и как ты при этом не роняла ни единой слезинки — ни радостной, ни горестной. Сейчас ты говоришь, что угробила свою жизнь. Так ведь это и есть твой способ существования — разрушать то, что создано в течение долгого времени ценой огромных усилий. Видимо, что-то в твоей прежней жизни было неправильным.

— Что-то? Да в ней все было неправильным! — выпалила, стараясь не повышать при этом голоса, Одри.

— Не говори глупостей. Все не может быть неправильным.

— А что ты вообще называешь «неправильным»? Я докатилась черт знает до чего и теперь пытаюсь разобраться, что же у меня еще осталось. Вчера у меня была личная жизнь и замечательная работа, а сегодня уже нет ничего. Ни-че-го! Да уж, тут и в самом деле что-то неправильно!

— А что именно?

— Я сама какая-то неправильная… И вообще все неправильно… Господи, я ничего не понимаю…

— У тебя сейчас истерика девочки-подростка.

Одри бросила на мать сердитый взгляд.

— Не смотри на меня так. Ты не понимаешь, потому что не хочешь понять. Возможно, ты к этому просто еще не готова. Мне кажется, что тебе понадобится время.

— Время на что?

— На то, чтобы хоть немного разогнать черные тучи и позволить проскользнуть между ними солнечному лучику.

Виолетта была права: ее дочь еще не готова разобраться в том, что произошло в ее жизни. Одри пока не воспринимала того, что объясняла ей мать. Она замкнулась в своем мирке, спрятавшись за болью и гневом, и совершенно забыла о позитивных моментах, которые имели место в ее жизни. Ей нужно было полностью все разрушить и затем начать все заново, а это было равносильно возврату далеко назад. Одри попросту не видела появившуюся перед ней новую тропинку. Однако ей необходимо было так или иначе пережить этот трудный период, в котором главным ее врагом была она сама. Она сама и ее упорное стремление постоянно судить себя самым суровым образом. Одри всегда смотрела куда-то далеко-далеко вперед и не видела того, что находится рядом с ней. Самое худшее заключалось в том, что в словах матери она не видела никакого смысла. Пока не видела.

Одри полагала, что мать не услышала самого главного из того, что она ей сказала.

Проблемы между нею и Джоном начались тогда, когда она стала настаивать на том, что им пора подумать о ребенке. Одри намекнула на это, но Виолетта не обратила внимания на ее слова, а почему-то стала читать ей нотации о том, какими чаяниями, с ее точки зрения, живут современные молодые женщины. Это было все равно что слушать советы священника по поводу того, каким должен быть идеальный брак. А она, Одри, просто хотела родить ребенка. Ей было уже тридцать два года, и она так до сих пор и не вышла замуж. Время текло, словно быстрая река, которая уносит все с собой и не оставляет абсолютно ничего. Поэтому в момент слабости — слабости, которой за ней раньше не замечалось, — Одри не выдержала и сорвалась… И теперь она уже не была уверена, что хочет обсуждать свои проблемы с матерью — как хотела еще совсем недавно.