Итак, никакого открытия не состоялось, открылись только чрезмерно дилетантские подступы к нему да несколько расширились представления о культурном прошлом Верховолжья. Но какова судьба единственной, дожившей до XX века восьмискатно-трехъярусной церкви Рождества Иоанна Предтечи в Ширковом погосте на Вселуге? В той папке Петра Дмитриевича Барановского я наткнулся на публикацию 1894 года, где рассказывалось, что уже тогда она была ветхой, «с темно-зеленым и совершенно выцветшим куполом». В 1930 году архитектор застал ее, как он сам написал, «в полуразрушенном состоянии». Надо бы взглянуть, что с нею сейчас! Неужто и это диво дивнее исчезло, как исчез Св. Илья Выйского погоста, церкви села Савватьева и Оршина монастыря, превеликое множество памятников народного зодчества Севера? У меня есть справка о маршруте П. Д. Барановского по архитектурным памятникам Севера в 1920 году. Вот одно место из нее:
«Н. Корельский монастырь, Ненокса, Лисеостров, Уйма, Лявля, Утостров, Холмогоры, Панилово, Кривое, Ракулы, Сийский монастырь, Челмохта, Зачачье, Хаврогоры, Моржегорье, Репаново, Березник, Осипово, Корбала, Ростовское, Конецгорье, Кургоминье, Тулгас, Топса, Троица, Сельцо, Заостровье, Телегово, Черевково, Циозеро, Белая и др.» Интересно это «и др.», а также позднейшее горькое примечание: «На 1950 г. этих памятн. не существ.»
Недавно прочел в газете, как в последнее время охраняются и восстанавливаются по Северу уцелевшие памятники русского деревянного зодчества и… как сгорают они от молний. Неужели так уж трудно и без газетной подсказки прежде всего установить на них громоотводы?.. А зачем ехать на Вселуг, шепнул мне тот же бес, если памятника в Ширковом погосте тоже «не существ.»? Расстроиться, погневаться, разразиться статьей?.. Написал я знакомому калининскому писателю Петру Дудочкину, природолюбу и краеведу. И вот радость! Он присылает мне письмо, сообщив, что недавно побывал на Вселуге, Несказанная красавица Ширкова погоста обрела новую жизнь, почти полностью восстановлена, и уже манит издалека своими двадцатью четырьмя белыми крыльями. Большую свежую фотографию я повесил перед столом, время от времени даю глазам отдых на ней, накапливая нетерпенье перед поездкой на Селигер и Вселуг.
На восток от Болдина вздымались леса-там явно шел к югу водораздел. Назавтра я поднялся туда, чтоб ступить ногой на тропу Субудая. Другого пути на Дорогобуж у него не было, кроме этой возвышенности над левобережьем Днепра…
Мне хотелось попутно побывать еще в Алексинской усадьбе XVII века. Здесь в 1858 году у своего богатого родственника Барышникова жил после сибирской каторги и ссылки декабрист Николай Басаргин вместе с женой Ольгой Ивановной, сестрой Д. И. Менделеева, и воспитанницей Полинькой Мозгалевской, вскоре вышедшей замуж за Павла Менделеева, старшего брата великого русского ученого. Очень хотелось побывать в Алексине, чтоб вообразить атмосферу того времени да оживить память…
— Петр Дмитрич, вы бывали в Алексине? — спрашиваю я.
— Как же! Много раз. Дворец Доминико Жилярди, храм Матвея Казакова, барельефы Федота Шубина… Замечательный памятник архитектуры! Я его застал в сравнительно хорошем состоянии. В парке еще последний павлин бродил… Однако все приходило в запустенье, и мы, два чудака на весь уезд, мало что могли сделать…
— А кто второй?
— Пришвин.
— Какой Пришвин?
— Михаил Михайлович.
— Вы были знакомы! — вскрикнул я. — А что он тут делал?
— Жил и работал. Я пытался создать в Болдине музей народной деревянной скульптуры, а он был хранителем музея усадебного быта в Алексине. В имении сохранялась прекрасная библиотека, старинная мебель и посуда, роспись, лепка, драпировка… Пришвин в те годы не печатался, но что-то писал, я знаю…
Удивительные все же совпадения случаются в жизни! Ровно через два года после той нашей поездки в журнале «Север» было впервые опубликовано замечательное эссе М. М. Пришвина «Мирская чаша», где он пишет об Алексине, о музее и его судьбе, о собственных печальных страстях, выраженных через героя своего Алпатова, о грязевых и снежных хлябях, окружавших Алексино в те далекие уже годы… «И в таких-то снегах, по такой-то дороге, собрав возле себя целый обоз, едет из города человек иной жизни… Он едет спасти несколько книг и картин, больше ему ничего не нужно, и за это дело он готов зябнуть, голодать и даже вовсе погибнуть, есть такой на Руси человек, влюбленный в ту сторону прошлого, где открыты ворота для будущего…»
22
Дорогобуж. С высоченного мыса над Днепром он как на ладони — средневековый русский город, в котором от средневековья не сохранилось ничего решительно, кроме преданий о нашествии орды. Субудай, бесспорно, взял и сжег его весной 1238 года-это был первый город на прямом пути орды от самого Селигера. Л^иновать Дорогобуж Субудай никак не мог-степная конница, существовавшая попутным грабежом, нуждалась в продовольствии и фураже, и еще перед началом исхода в степь, по свидетельству Рашид-ад-Дина, в ставке Батыя было решено «всякий город, крепость и область, которые встретятся на пути, брать и разорять». Дорогобуж лежал не только на основном пути срды в степь, но и на пути к Смоленску.
Правда, исторических известий о сожжении Дорогобужа не сохранилось, как нет ничего в летописях и о подступе орды или одного из ее отрядов к Смоленску ранней весной 1238 года. И тем не менее существуют косвенные свидетельства этих событий, которые в сочетании друг с другом восстанавливают историческую истину. Первое из них"Сказание о Меркурии Смоленском". Орда подошла к Долгомостью, что стояло в тридцати верстах восточнее Смоленска на излучине Днепра, где был, очевидно, большой мост, и встретила героическое сопротивление смолян. Юноша Меркурий, свершив ратный подвиг, погиб… Легенда, фольклор? Подвиг Меркурия имеет неоспоримое подтверждение — юноша был канонизирован, день и год его смерти, как и любого другого святого, внесен в церковный календарь. Замечу, что год смерти указан верно— 1238, но день 24 ноября явно ошибочно, на что еще в прошлом веке обратил внимание известный историк церкви, профессор Московской духовной академии Голубинский: «По легенде о св. Меркурии Смоленском татары проходили мимо Смоленска во второй половине ноября; но необходимо думать, что это было гораздо раньше-около половины апреля». Голубинский тоже ошибся-после взятия Торжка 5 марта 1238 года передовой отряд орды, необходимо думать, оказался в районе Смоленска примерно около середины этого месяца…
Отметим два важных обстоятельства, подтверждающих нашу концепцию исхода орды из Руси весной 1238 года. Первое-в середине марта даже на триста пятьдесят километров южнее Новгорода никакой непреодолимой распутицы или половодья еще не было, если конница прошла через долину Днепра и сам Днепр к Дорогобужу, стоявшему на правом берегу реки, прорвалась на сто километров западнее, в окрестности Смоленска, и вернулась назад к основному маршруту. Этот рейд был возможен только по твердому льду и торному зимнику, потому что по сторонам от местных зимних дорог, как писал в «Мирской чаше» М. М. Пришвин, лежали такие глубокие снега, что «в них можно было засадить лошадей по уши». Второе — у Субудая недоставало сил для штурма Смоленска, и он вынужден был оставить его, как и Новгород, «нетронутым».
Однако это был не последний русский город на пути Субудая. От Дорогобужа сн пошел точно на юг. Скорей, скорей в степь! Снега начинали подтаивать, а кони вязнуть…
Любознательный Читатель. Но как доказать, что Субудай выбрал здесь именно южное направление?
— Он не мог спуститься в обширный низинный речной бассейн на востоке, изрезанный во всех направлениях десятками долин, заполненных тающими снегами, — весна постепенно вступала в свои права. Субудай уже не первый день шел по восточной окраине Смоленского княжества.
— И на этом маршруте он не встретил никакого сопротивления?
