— Мирабель… Ты оху… — языческая мистерия завершилась, и сакральные заклинания больше не были к месту. Седрик вовремя прикусил язык. — …офигенный, — тут же поправился он.

Марк дёрнулся, как от пощёчины.

— Откуда ты знаешь?!

— Но ведь это же очевидно! — Седрик ещё пытается перевести всё в шутку, но неприятный холодок на спине ошибаться не может: он — опять — сделал что-то не так. Таинство ушло безвозвратно. Седрик приподнялся на локте и непонимающе уставился на Марка.

— Я… про имя. — Марк, похоже, и сам понял, что его занесло, и откинулся на подушку, избегая взгляда Седрика. — Я не мог проговориться.

До Седрика только сейчас дошло, что он сказал — вернее, как он его назвал. Прозвище родилось само собой — Седрик никогда его так не называл, даже в мыслях не было, а тут вдруг захотелось получить свой личный «код доступа», «пометить территорию», «заявить и утвердить права». Для возникшей между ними близости нужно было новое, интимное, имя.

— Прости, — пробормотал он, готовый убить себя за это невольное оскорбление того, кто был ему дороже всего на свете, — Марк теперь никогда ему не простит: ни этой женской клички, ни того унижения, которое Марку в ней померещилось. — Я имел в виду… вовсе не это. — Седрик осторожно коснулся рукой чулок на ногах Марка, сползших в неистовстве ритуала до самых лодыжек, и натянул их до упора на бёдра — сначала левый, потом правый. И сбивчиво затараторил, когда Марк его не оттолкнул: — Оно… само сорвалось. По аналогии, по ассоциации. Miracle… Mirabaud… belle… Mirabelle… Ничего… такого, что ты, наверное, подумал.

Марк заметно расслабился. И тут же напрягся — настала его очередь объясняться.

— Это… моё тайное имя, — запинаясь и взвешивая каждое слово, начал он. — Тогда… — Марк не стал уточнять, а Седрик — переспрашивать: и так было ясно, что тот имеет в виду. — Я просто отключался… отстранялся от происходящего. Представлял себе, что всё это происходит с Марком, а я — Мирабель, и меня это никак не касается. Мне тогда казалось, что, будь я девочкой, ничего из этого бы не случилось. По отцовским счетам платили бы братья, а я был бы «принцессой», любимой папиной дочкой, как моя подружка детства — соседка. Глупо, да? — приступ сентиментальной откровенности миновал так же внезапно, как и накатил. Часы пробили полночь, волшебство развеялось, «Мирабель» опять превратилась в Марка — желчного, циничного, с неизменной кривой усмешкой на узких тонких губах, которые не портила даже она.

— Ничуть. — Седрик обнял его и осторожно коснулся губами его виска. — Оно тебе очень идёт. — Седрик не лукавил и не заглаживал провинность — так необдуманно сорвавшееся с его губ слово и вправду было похоже на настоящее, сакральное, имя Марка, потому что отражало его настоящую суть — чудо и красоту, а подобные вещи, как и всё истинное и подлинное, пола не имеют.

— Теперь ты знаешь моё настоящее имя, — промолвил Марк. — А значит, имеешь полную власть надо мной.

— А вот тут вы ошибаетесь, господин Маркиз. — Седрик безошибочно почувствовал, что прощён. — Потому что это вам принадлежит полная и безраздельная власть надо мной.

— Как думаешь?.. — Марк умолк, то ли не зная, как сформулировать вопрос, то ли опасаясь услышать ответ. — Лорду… понравится?

Впервые Седрик почувствовал приступ ревности. Он не ревновал Марка к лорду, как не ревновал лорда к Марку, — оба были ему слишком близки и дороги, чтобы выбрать кого-то одного, и Седрик был только рад, что и Марк с лордом относились к их странному союзу так же и не принуждали к выбору его. Но то, что случилось только что между ними… хотелось, чтобы это осталось только между ними. То, что было с лордом — вдвоём и втроём, — было «естественным цивилизованным сексом». То, что случилось только что, было сексом диким и первозданным. У первого в анамнезе было лет сто, у второго — в тысячу раз больше. Первый свою подростковую неуверенность прикрывал развязным: «Мы взрослые современные люди, цивилизованно удовлетворяющие свои естественные потребности». Второй, взрослый и самодостаточный, в ярлыках и оправданиях не нуждался — он был намертво прошит в подкорке и являл собой неотъемлемое основополагающее право, такое же, как право на жизнь и свободу. Разница была та же, что и между обедом в изысканном французском ресторане с дюжиной хитромудрых приборов с обеих сторон тарелки и дружеской посиделкой у костра на природе с обгладыванием костей собственноручно пойманной и запечённой на огне дичи: цивилизованное удовлетворение естественных потребностей versus естественное удовлетворение. И то и другое утоляло первичную потребность, и то и другое доставляло удовольствие. Вот только наслаждение от вгрызания в сочное мясо на зажатой в руках кости, от стекающего по подбородку и рукам жира было настолько же сильней, насколько и древней. Седрик понимал, что никогда не сможет почувствовать такую же полноту жизни и безграничную свободу — свободу полного самозабвения и слияния со стихией, дикость, самость и первозданность — с лордом: слишком сильным было его уважение и преклонение перед наставником, чтобы забыть рядом с ним своё место. Седрика переполняла благодарность к Марку за то, что тот пробудил в нём и позволил испытать с ним это. Но и Марк точно так же имел право на свободу — свободу воли и самовыражения. Ему было важно, чтобы — по крайней мере, самые близкие люди — приняли его таким, какой он есть. И ещё — всего на миг — Седрику стало очень страшно, что лорд обидит Марка — не поймёт, оттолкнёт. Седрик неслышно вздохнул. Лорд ван дер Меер был невероятно самодостаточен и совершенно равнодушен к любым «цацкам», ласкающим эго: красивой одежде, мебели, слугам, — и в постели предпочитал «здоровый естественный секс» — он наслаждался партнёром, а не декорациями. Лорд не испытывал ни малейшего интереса к ролевым играм и сексуальным игрушкам — ему с лихвой хватало корпоративных.

— Не знаю, Марки, — просто сказал он. — Но если не попробуешь, никогда не узнаешь.

***

Марк, вопреки своей тяге к экстравагантности и эпатажу, оделся подчёркнуто строго: тёмный деловой костюм, классическая рубашка, сдержанный галстук, лаковые туфли, волосы гладко зачёсаны и собраны в тугой хвост, из украшений — лишь неброские матовые запонки в тон кольцу баронета, — чем вызвал ещё больший фурор, чем обычно. Суровый маскулинный облик не смягчал даже насыщенно-розовый цвет рубашки.

Лорд ван дер Меер вопросительно посмотрел на Седрика. Седрик молча пожал плечами. А в душе чертыхнулся: похоже, так некстати сорвавшаяся с его губ «Мирабель» задела Марка гораздо сильнее, чем он хотел это признавать, и теперь Марк, со свойственным ему упрямством, будет старательно культивировать образ «настоящего мачо». Ну и пусть — Седрик невольно улыбнулся, любуясь стройной фигурой в безупречном костюме, — Маркизу всё к лицу, а этот образ — особенно: он лучше любого другого передавал истинную суть Марка — непередаваемый сплав жёсткости и нежности, брутальности и ранимости, твёрдости и чувствительности. Впрочем, не исключено, что всё намного проще и прозаичнее: защита докторской диссертации, тем более старшим советником Второго лорда, — серьёзное событие, на которое приглашены серьёзные люди, — и Марк, в кои-то веки одевшись «прилично», просто решил сделать лорду ван дер Мееру приятно.

В банкетном зале, который лорд снял для празднования своей успешной защиты, всё уже было готово для фуршета: вдоль центральной стены тянулся длинный стол, уставленный фарфором и серебром и блюдами с всевозможными изысканными закусками, а в центре зала, как островок посреди моря, красовался хромированный, открытый со всех сторон бар, за опоясывавшей его стойкой уже ждали бармены, готовые исполнить любое пожелание гостей.

Гости — пунктуальные, как лорды — не заставили себя долго ждать — лорд ван дер Меер едва успевал приветствовать входящих. Пять минут спустя все были в сборе. Фуршет открыл Второй лорд, подняв короткий искромётный тост от имени Корпорации, — от Седрика не укрылся одобрительный взгляд, которым он при этом окинул Марка, — видно, вид своего строптивого подопечного он тоже приписал заслугам свежеиспечённого доктора философии. Второго лорда сменил Третий. Третьим выступил лорд Эверс. Лорд ван дер Меер поблагодарил собравшихся и пригласил всех к столу.