– Ну, да, не понимает! Что он, ребенок? Сам префект рассматривает дело!

– В таком случае, – обратился к Юстину Рустик, пристально вглядываясь в его лицо, – скажи, что заставило тебя пренебречь твоим гражданским долгом, и более того, личным пожеланием августа? Все мы помним, что недавно в Атенеуме август обратился к тебе лично и настоятельно советовал тебе быть благоразумным.

– Я чту автократора и его повеления, – ответил Юстин, – но все же более повинуюсь заповедям Господа моего Иисуса Христа.

– Та-ак… – Рустик брезгливо поморщился. – Представление начинается! От защитника ты, насколько я знаю, отказался. Поставьте клепсидру! Три клепсидры ему хватит! – обратился он к своим помощникам. – Объясни, на каком основании ты ставишь повеления этого самого Христа выше нашего закона и повелений августа, и постарайся оправдаться. Только смотри: вот клепсидра. Ты можешь говорить, пока она не опустеет в третий раз. Но если ты не убедишь нас, времени тебе добавлено не будет.

– Я верую и исповедую, что Иисус Христос – Сын Бога Вышнего, Творца неба и земли, всего видимого и невидимого мира, – уверенно начал Юстин. – О Его пришествии в мир еще за несколько веков возвестили истинные пророки, люди, которые древнее всех философов, блаженные, праведные и угодные Богу, предсказавшие будущее, которое и сбывается на наших глазах. Писания их существуют и ныне, и кто читает их с верою, вразумляется. И вот, более века тому назад это пришествие совершилось. Иисус Христос, Сын Божий, сошел на землю, воплотился от Девы, жил среди нас, учил и творил чудеса, был предан суду, распят, погребен и в третий день воскрес, – чему вы упорно не хотите верить. Он пришел спасти человеческий род. Он призывал людей покаяться в своих грехах, омыться водою крещения и творить заповеди Отца небесного, очищая око сердца, ибо только чистым сердцем можно увидеть Бога. Здешняя жизнь мгновенна, но от нее зависит наша будущая участь. Тому, кто соблюдет заповеди Отца и сотворит волю Его, откроется вечное царство. Тот же, кто не соблюдет его заповедей и останется во грехе, тому уготованы вечные муки. Вот почему я предпочитаю ослушаться императора, которого чту, нежели Бога, которого чту еще больше. Все, что может автократор, – это подвергнуть меня кратким мукам и смерти. Господь же властен даровать мне вечное царство или, отринув меня, ввергнуть в геенну огненную. Мне не страшно стоять ошуюю тебя, о досточтимый судья, лишь бы не оказаться ошуюю вечного Судии…

Юстин говорил горячо, с воодушевлением, явно увлекаясь собственной речью. Однако по лицам членов судебной комиссии было видно, что слова его не достигают цели. Веттий понимал это и с печалью смотрел, как постепенно пустеет верхняя часть клепсидры и наполняется нижняя. То, что говорил Юстин, не убеждало и его, но странное спокойствие этого человека перед лицом смерти заставляло вспомнить Сократа. Веттий всей душой желал его оправдания. Но наконец булькнула последняя капля воды. Юстин еще говорил, но Рустик знаком остановил его.

– Кажется, ты именуешь себя философом? – спросил он.

– Да, я философ и следую той единственной, древней и неповрежденной философии, которая дает знание о сущем и ведение истины. Желал бы я, чтобы и все были одних мыслей со мною и не отвращались от учения Христа-Спасителя.

– Прекрасно! Софóс! – усмехнулся Рустик. – Ты произнес замечательную речь! Но ты, видно, забыл, в каком месте ты находишься, и несколько ошибся родом речи. Тебе надо было произнести апологию, а ты прочитал нам лекцию. Кроме того, ты должен был бы знать, что я тоже присутствовал на выступлении Максима из Тира и помню все, что ты говорил тогда. Если моя персона показалась тебе слишком незначительной и ты попросту меня не заметил, то я тебе об этом напоминаю и говорю, что ты нисколько не убедил меня тогда, не убеждаешь и сейчас. Логика у тебя хромает. Я понял, что ты больше чтишь какого-то своего бога, нежели божество августа и всех наших богов, но я не понимаю, почему я-то должен считать, что твоя истина – единственная? Ваш миф о сыне вашего бога, на мой взгляд, ничем не лучше, чем мифы о Геркулесе и о Бахусе. Я готов признать, что в нем есть определенный смысл, но и в тех тоже он есть. Образования тебе не хватает, философ! Широты взгляда! Видно, что ты нахватался каких-то знаний, но доказательности тебе явно недостает. И потом, хорошо, допустим, что ты веруешь и исповедуешь все, что ты сказал. Но что тебе мешает совершить обряд? Никто не заставляет тебя верить, что Юпитер золотым дождем сошел к Данае – знаешь, я, наверное, удивлю тебя, если скажу, что я сам в это не верю! Но это не мешает мне быть законопослушным гражданином и приносить жертвы тому же Юпитеру. А ты мне рассказываешь, в сущности, про тот же золотой дождь, про какую-то деву, зачавшую от бога, – и при этом говоришь, что жертву принести не можешь!

– Про блудницу Мариам, прижившую ребенка от солдата Пантеры, – громко крикнул Кресцент, но на него не обратили внимания.

– Я все тебе сказал, – развел руками Юстин.

– Верить мне или не верить – твое дело.

– Итак, ты не отрицаешь, что ты христианин и на этом основании отказываешься выполнить повеление августа?

– Не отрицаю. Я христианин!

– Философ, подумай! – Рустик посмотрел на Юстина почти с сочувствием. – Ты, кажется, не понимаешь всей опасности своего положения! В случае твоего упорства я буду вынужден поступить с тобой по всей строгости закона, который предусматривает в этих случаях смертную казнь. Не буду скрывать, мне не хотелось бы этого! Я тоже философ и чувствую некоторую неловкость, осуждая своего в каком-то смысле собрата. Я не верю в россказни черни, которая утверждает, будто вы убиваете младенцев, едите их мясо и пьете кровь. – Говоря это, Рустик еще раз презрительно взглянул на Кресцента. – Я смотрю на тебя и понимаю, что ты на это неспособен. Я немало дел рассмотрел и знаю, что убийство, особенно если оно не одно и не случайно, всегда оставляет некую печать на лице человека! На тебе ее нет. Поэтому все, что я могу тебе предложить, – это принести жертву прямо сейчас. У нас все есть: вот изображения богов и августа, гению которого ты также можешь поклониться, ладан и вино готовы. Этого будет достаточно.

– Я христианин! – повторил Юстин.

Рустик тяжело вздохнул и некоторое время молчал.

– Так ты отказываешься принести жертву?

– Отказываюсь!

– Я дам тебе время одуматься. Если ты не согласишься принести жертву сейчас, я прикажу бить тебя плетьми. Я не должен был бы этого делать, потому как ты свободный человек, но я хочу отечески вразумить тебя. Если и после этого ты откажешься выполнить положенные требования, я назначу тебе отсрочку в тридцать дней.

– Отсрочки не надо! – твердо ответил Юстин, – За тридцать дней ничего не изменится. Я понимаю, что меня ждет.

– Сомневаюсь! Да, вот еще что скажи: где и для чего вы собираетесь?

– Я живу возле Тимофеевых бань, чуть выше, снимаю там две комнаты в инсуле Мартина, на пятом ярусе. Там же я останавливался и раньше, в первый свой приезд в Город. Никакого другого места для собраний у нас нет.

– Но что вы там собирались, ты не отрицаешь?

– Нет.

– Что вы делали, когда собирались?

– Мы занимались философией, изучали Писание.

– Ты учил их поклоняться Христу и не почитать богов?

– Да.

– И эти люди, которые с тобой, все твои ученики?

– Все.

– Юстин, сын Приска! Последний раз спрашиваю тебя: согласен ли ты раскаяться и принести жертву богам?

– Нет!

– Уведите его и бейте плетьми! Пятьдесят ударов, да покрепче! – обратился Рустик к прислужникам.

Юстина увели.

Рустик начал допрашивать остальных, по порядку. Они были куда менее красноречивы, чем Юстин, но твердость и спокойствие в них были те же, во всех, даже в женщине по имени Харитó.

Когда их допрос близился к концу, вернулись солдаты с Юстином. Пока его вели к месту, предназначенному для осужденных, было видно, что одежда его липнет к окровавленной спине, шел он еле-еле, пошатываясь. С уголков губ стекали струйки крови. Видимо, к назначенным пятидесяти плетям конфекторы добавили кое-что от себя.