Мама с папой знали, что их снимают, поэтому пытались воспитывать меня, как учила ТелеТётя и ее система трех шагов. Когда она раздавали наказания, мне казалось, что я плыву у самого морского дна, задержав дыхание. Мимо проплыл кит и задел боком мою спину. Мимо проплыл косяк рыбы, поднял вокруг меня водоворот из рыбок и исчез вдали. Я видел отсюда поверхность воды и мутный свет солнца, но мою щиколотку что-то удерживало. Мне было пять лет, и я уже крепко запомнил: когда я вдохну, я умру.

========== 17. ==========

В субботу мне нужно быть в РЕС-центре к одиннадцати утра: там выступает цирк. В девять я уже сижу за обеденным столом с мамой и папой. Мы ведем себя очень прилично: мама читает выпуск «Мира ходьбы», а папа рассказывает о прекрасном доме на другом конце города с плавательным бассейном под крышей и тремя верандами.

– Просто шикарный дом, и продается за четверть настоящей цены. Сам бы купил, если бы мог.

Он выкладывает на стол распечатки с фотографиями, мама отрывается от журнала и смотрит на них. Шум внизу начинается тихо – с парочки взвизгов и тихих звуков, как у стиральной машины. Потом по накатанной: «ба-бам, ба-бум, ба-бам, ба-бум, ба-бам». Я рассматриваю фотографию из электронного каталога недвижимости. Бассейн, похоже, хорошо подогревается, а еще туда можно столкнуть Ташу и списать на несчастный случай. Или обвинить мистера Крысюка Фургонса.

– Действительно, купи, – отвечаю я. Мама хмыкает через нос, выражая крайнюю степень скептицизма.

Я пододвигаю к себе другие фотографии. Это действительно обалденный дом. Даже с учетом всех реалий рынка мы останемся в плюсе, если продадим наш дом и переедем. Там больше участок. Другая школа. Возможность начать жизнь заново. Может быть, мы сможем съехать, когда Таша куда-нибудь выйдет, и забудем сказать ей наш новый адрес. «Ба-бам, ба-бум, ба-бам, ба-бум».

– Наш дом же можно дорого продать, да? – уточняю я.

Папа кивает:

– Как минимум за четыреста. Как минимум.

– Никуда мы не переедем, – припечатывает мама. Она встает, открывает нижний ящик шкафчика у раковины и достает миксер. – Я не съеду из огороженного товарищества в какой-то домик посреди леса. Здесь я чувствую себя в безопасности.

Мама открывает холодильник, наливает в миксер яблочного сока и йогурта и заводит его.

– Мы сэкономим на взносах в товарищество! – кричит папа, перекрикивая миксер. – И на налогах!

Мама включает миксер на полную мощность. Мы все еще прекрасно слышим «ба-бам-ба-бум-ба-бам-ба-бум» из подвала.

– Ага, – поддакиваю я папе. – А еще там не будет крыс в подвале.

Папа собирает документы и фотографии и кладет обратно в папку. Мама стоит и делает вид, что делает смузи, хотя мы все знаем, что это не так. Я встаю, подхожу к двери подвала, пинком распахиваю ее и ору:

– Боже, да прекратите вы на хрен или нет? Пора взрослеть и съезжать! Заткнитесь уже к черту! – Я хлопаю дверью.

Мама выключает миксер, и мы молча смотрим друг на друга. Родители смотрят на меня с таким видом, как будто я только что выстрелил в ногу медведю – как будто здесь на нас может напасть медведь. Я смотрю на родителей с таким видом, как будто я не против встретить медведя. Я и его могу убить голыми руками.

Через несколько секунд шум начинается снова, причем очень громко, и Таша нарочито вульгарно стонет, и папа встает, замачивает тарелку и ставит ее в раковину, а мама стоит у миксера, положив левую руку на крышку, а правой нащупывая кнопку «перемешать», а потом мы слышим, как они оба… ну, знаете… завершают, и через пятнадцать секунд Таша стоит в кухне в купальном халате. Мы с родителями просто застываем и разглядываем ее: ее только что осеменили, ее волосы стоят дыбом, щеки порозовели, вчерашний макияж обтек вокруг глаз.

– Что, завидуешь, мелкий ханжа? – спрашивает она.

– Слушай… – начинает папа. Это он так пытается… что? Оправдать мое ханжество? Вряд ли.

Таша подходит ко мне и толкает в грудь:

– Мудак.

Я молча принимаю удар. Вдыхаю. Выдыхаю. Не реагирую. Я наслаждаюсь каждой миллисекундой, когда я ее триггер, а не наоборот. Она снова толкает меня. Мама кладет ей руку на плечо.

– Этот дом такой же мой, как и твой! – говорит Таша. – Я могу заниматься в своей комнате чем хочу.

– Ладно, – твердо произносит папа, надеясь, что она поскорее ускачет в свою нору.

– Ничего не ладно! – возмущается Таша. – Он двинутый!

– Вы действительно слишком шумите, – вмешивается папа. – Тут он прав.

– Дуг, мы дали ей ме… – начинает мама.

Таша поворачивается ко мне:

– Джеральд, кстати, почему ты так помешан на сексе? – она стоит в паре дюймов от меня, скрестив руки на груди. – Не можешь найти девушку?

Я воображаю, как она заорала бы, если бы я схватил ее и положил ее руку на горелку, где мама грела чай. Я воображаю идеально круглый ожог на ее пальцах. Вдыхаю и выыхаю.

– Таша, – произносит мама. Таша продолжает дразнить:

– Никому не нужен наш маленький двинутый срунчик!

Я настоящий вождь. Не говорю ни слова. У меня даже давление не поднимается. Она сверлит меня взглядом. Я сверлю взглядом ее. Мама с папой на секунду замирают, а потом произносят что-то типа «эй» или «ну-ну» или «хватит».

Когда Таша понимает, что так ничего не добьется, она наклоняется к моему лицу и берет меня в свой фирменный захват: зажимает мой нос между костяшками среднего и указательного пальца и закрывает мне губы большим пальцем. Она сильно защипывает нос, и мне больно.

– Я всегда знала, что ты не по девушкам, – произносит она. – Это многое объясняет…

Мама с папой превращаются к две бесформенные кучи безжизненной, беспомощной плоти. Вождь внутри меня исчезает. Я больше не радуюсь. Я возвращаюсь в реальность. Я тону прямо у себя на кухне, а людям вокруг плевать, утону я или нет. Они просто стоят и смотрят. Это домашняя расчлененка, реалити-шоу. Когда у меня кончается воздух, я впадаю в панику. Я вспоминаю, что у меня есть руки. И зубы. Так что я хватаю ее руку и впиваюсь в нее зубами. Сильно. Как вцепился бы тигр – тот самый тигр, который в восьмом классе погрыз Тома Забыл-Фамилию. Я прекращаю быть собой.

Я вижу себя под углом обзора камеры, когда-то висевшей на стене кухни. Мои полоски великолепны. В мире нет ничего столь же оранжевого. Я вижу, как вытираю кровь Таши о мамино снежно-белое кухонное полотенце и ухожу на работу. Потом я выключаю реалити-шоу.

В Джердне я ем мороженое и несусь по шоссе со скоростью около 234 миль в час. Наверно, я пропустил пару светофоров. Я не знаю. Я могу ехать по встречной. Мне четыре года. Таша называет меня гомиком и держит мою голову под краном в ванной. Я не знаю, как водить машину, но мне нравится садиться на место водителя и играть. Мне шесть лет. Таша называет меня гомиком и закрывает мне рукой нос и рот, когда я сплю. Я обожаю кататься на блестящей машинке из супермаркета, которая ест монетки. Мне семь лет. Таша называет меня гомиком и пытается задушить подушкой с дивана в гостиной. Я катаюсь в детских гоночных машинках на сельской ярмарке. Мне почти семнадцать. Таша говорит, что я не по девочкам, и практикует на мне свой захват прямо посреди кухни на глазах у родителей. Я веду машину сквозь мокрую черную дыру и никогда не вернусь обратно.

========== Часть вторая. 18. ==========

Шоссе состоит из мороженого, мосты построены из вафельных рожков. Вместо верстовых столбов мне машут и улыбаются персонажи Уолта Диснея. Каждый кричит: «Привет, Джеральд!» Я сворачиваю на дорогу из масла и пекана. Машину трясет на каждом орехе. Я отскакиваю на заднее сиденье. Там сидит, положив руки на колени, Белоснежка:

– Джеральд, ты хороший мальчик! – произносит она. – Мы все тобой гордимся.

Белоснежка выглядывает из окна и машет рукой своим друзьям, мимо которых мы едем: Гуфи, Плуто, Микки, Дональду… Они посылают ей воздушные поцелуи.