Он толкает меня:

– Ты так и не ответил, щукин сын, – произносит он с убедительным ямайским акцентом.

– Буду ли я драться? – переспрашиваю я. – Не-а. Даже если ты оторвешь мне голову и нассышь в горло.

Мой психолог Роджер с радостью забрал бы Джеко в качестве эталонного образца. У него есть все классические признаки гнева: стиснутые зубы, мелкая дрожь… Я обхожу его, иду к пневмогруше и кидаю все свои вещи в угол. Потом я снимаю футболку и начинаю упражнение. Джеко что-то говорит, но я не слышу. Я останавливаю грушу левой рукой и спрашиваю:

– Кстати, зачем ты называешь себя Джеко?

Он несколько секунд смотрит на меня, не отвечая, и наконец уходит: кулаки сжаты, мышцы напряжены. Я снова берусь за грушу и представляю на ней лица. Лицо Таши, ТелеТёти, мамы. Таша. ТелеТётя. Таша. Николз. Таша. Оператор первого эпизода, говорящий: «Посмотрите на его краник!» Таша. Мама. ТелеТётя. Папа. ТелеТётя. Таша. Мама.

По мне струится пот. С лица и рук стекает боевая раскраска. Перья вождя падают на спину, потом на пол. Теперь я просто Джеральд. У меня горят руки и шея. Пневмогруша гипнотизирует меня, я очарован тем, как она всегда угадывает, когда я по ней ударю. Как она меня изучила. Она каждый день спасает меня от тюрьмы. К черту тюрьму.

Кто-то резко ударяет меня справа по ребрам. У меня безусловный рефлекс – выбросить назад правую руку и не смотреть, куда она попадет. Я останавливаюсь посреди удара и вижу Джеко. Он несет какую-то чушь, которую я не успеваю разобрать. Я начинаю пятиться – пусть он потанцует со мной. За ним стоят два его приятеля. Они гоняют меня по всему залу, лавируя между тренажерами. Джеко медленно размахивается, и я уворачиваюсь. Он ударяет быстрее – я уклоняюсь снова. Я спиной чувствую взгляды всего зала. Я слышу только барабанный бой у себя в голове. Я прыгаю с ноги на ногу. Я танцую с Джеко и чувствую, как сливаюсь со вселенной. Как будто я вождь племени и накурился пейотля.

Джеко наносит новые удары. Я уворачиваюсь. Я мог бы поймать его за кулак и бросить на пол. Я мог бы выбить из него дух. Если бы захотел, я мог бы убить его голыми руками и обглодать ему лицо. Вместо этого я заставляю его танцевать. Танцевать. Танцевать. Он начинает уставать. Он замедляется. Он потеет. Я вижу, как на его брутальных ямайских мускулах трясется американский жирок.

– Все! Хватит! – вмешивается тренер. – Ты – обратно к груше, – командует он мне. – А ты иди со мной, – говорит он Джеко, фальшивому ямайцу из среднего класса.

Я подхожу обратно к груше, но не продолжаю упражнение, а собираю вещи, надеваю футболку и иду к своей машине.

========== 14. ==========

Я не появляюсь в секции бокса до конца недели. Я не хочу отправляться в тюрьму из-за этого идиота Джеко. Они наверняка и об этом снимают реалити-шоу. «Подростки в тюрьме». «Прыщи и прутья». Мне наверняка хорошо заплатят за участие. Вся моя жизнь – последствия одного дерьмового шоу. Лучшее что они могут придумать – снять еще одно шоу о том, как я качусь по наклонной.

В среду мне очень хочется пойти потренироваться, потому что мне не хватает физической нагрузки, но вместо этого я покупаю себе пневмогрушу, и когда папа приходит с работы, мы вешаем ее в гараже рядом с ржавым турником. Папа встает к груше, но не может поймать ритм. Я показываю ему, как это делается. Он улыбается. Потом хмурится. Потом из подвала доносится ритмичный стук и мы поспешно выходим из гаража. Папа смешивает себе коктейль и удаляется в берлогу. Мама швыряет в кухонный комбайн первые попавшиеся фрукты и овощи и делает вид, что готовит какое-то экспериментальное фруктово-овощное пюре, хотя все мы знаем, что она просто пытается заглушить шум снизу. Я впервые задумываюсь, ради нас она все время заглушает звуки или для себя. Потом я задумываюсь – и тут же жалею об этом, – занимаются ли этим они с папой. «Ты знаешь свою маму».

Я отправляюсь в свой счастливый уголок и перед сном проживаю час Джердня. Джердень заканчивается уютным вечером. Мы с папой играем в пинг-понг в подвале. В Джердне в подвале все еще папин тренажерный зал, так что я занимаюсь со штангой, а папа бегает по беговой дорожке, потом я занимаюсь с новой пневмогрушей, потом мы снова играем в пинг-понг и папа побеждает. Потом мы поднимаемся наверх и папа не предлагает мне выпить и не пьет сам. Мы едим апельсины за кухонным столом, а мама рассказывает нам забавные случаи с работы. Да, в Джердне мама работает. Она не только переворачивает страницы журналов, притворяется, что готовит фруктовое пюре, и практикует спортивную ходьбу, и на столе нет никаких самодельных украшений. Потом звонит телефон – это Лизи и она просит позвать меня, потому что в Джердне Лизи звонит домой и разговаривает со мной. Мы целый час обсуждаем, как дела в университете и как живется в Глазго. Потом мы с родителями играем в «скрэббл», и я выигрываю. Мама с папой дают мне пять. Я набрал 233 очка.

Мне снится сон, от которого в пятницу я просыпаюсь в четыре утра. Я не могу заснуть обратно, потому что не понимаю, что значил сон, но знаю, что что-то важное. Сон такой. У меня что-то застряло в носу. В левой ноздре. Я подхожу к зеркалу, задираю нос и вижу в нем что-то огромное, похожее на огромную козявку. Я сую палец в ноздрю и выуживаю конфету «Hershey’s Kiss» в новенькой обертке. Из нее даже торчит бумажная наклейка с надписью «Kiss». Во сне я подумал: «Почему же она не растаяла?» Потом подумал: «Она в обертке, почему бы не съесть?» Я разворачиваю конфету и ем. Думаю, сон показывает, насколько я неадекватен. Сон показывает, что можно есть козявки из носа и видеть в них дорогие конфеты.

Последний час в коррекционном классе проходит прекрасно. Мы снова играем с линейными уравнениями – теперь с двумя переменными. Дейрдре снова притворяется, что флиртует со мной. Флетчер лучится радостью и поддержкой, как будто не знает, кто я такой. Как будто думает, что не зря тратит на меня время. Разве он не видит, что перед моим носом навеки повис микрофон? А отражатели? А прожекторы? Разве он не видит, как ходит со мной по школе оператор? Разве не сверкает у меня на груди полная черных пятен таблица моего поведения?

После школы мне сразу нужно идти на работу. Бет просит меня поработать в пятом окошке, а я говорю, что не могу:

– Мне нужно работать в седьмом, помните?

Она вздыхает:

– Но оттуда же ближе к кулеру и прочему!

Я развожу руками:

– Мне правда нужно седьмое окошко.

Она кивает и просит женщину из седьмого окошка перейти на пятое. Она меняет местами кассы, хотя мы еще не открывались и в них обеих лежит по сто пятьдесят долларов. Потом она снова вздыхает.

– Все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, тяжелый день.

Никогда не видел ее такой подавленной. Бет шикарна. Она всегда шикарна. Я бы влюбился, если бы ей не было под пятьдесят. Она полная моя противоположность – она живет с собственном солнечном штате. Сокращение «СШ». СШ и ЗЛ расположены на противоположных побережьях. На ее побережье сплошные пляжи и волны под семьдесят пять градусов, а у меня скалы и ледяная вода.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спрашиваю я. Она качает головой и устало улыбается:

– Ты можешь проследить, чтобы всем хватало льда.

Я слежу, чтобы всем хватило льда, заворачиваю хот-доги и делаю все, чтобы Бет перестала вздыхать. Она не должна быть такой.

– Эй, Срун! – кричит из прохода Николз. – Сегодня ты будешь хорошим мальчиком или мне придется спустить на тебя Тодда?

Тодд, похоже, жалеет, что пришел с ним. Николз ведет себя по-идиотски, а еще Тодд прекрасно знает, что я вырублю его с закрытыми глазами. Я продолжаю заворачивать хот-доги и слышу только шум в ушах и биение собственного сердца.

А потом появляется она. Она стоит рядом и говорит:

– Джеральд, давай я тебе помогу?

Я ошеломлен и не знаю, что делать и говорить, так что я просто киваю и мы молча вместе заворачиваем хот-доги. Она берет большие хот-доги и заворачивает в серебряную обертку, а я заворачиваю обычные в синюю. Остальные пять кассиров занимаются чем-то еще. Мне плевать. От нее пахнет ягодами.