Я был над мясницким районом, когда прилив силы исчерпал себя, и мне пришлось мягко спланировать вниз на тёплых ночных ветрах. На какое-то время я просто перевернулся на спину и поднял глаза на луну и звёзды. Они выглядели настолько близкими и доступными, что, казалось, протяни руку — и сможешь выцарапать на их сияющих поверхностях свои инициалы.

В раннем детстве я сбегал из Преисподней, чтобы полетать ночью под открытым небом. Я думал, что всё это — моё личное царство, и, может быть, я на самом деле — подброшенный маленький ангел. Я парил меж холодных дымчатых облаков и воображал, что луна, сверкающая над моей головой, — это и есть обещанная нам когда-то благодать.

Когда мама заметила мои обмороженные уши, она сразу всё поняла. На следующий день она пришила к моей ночной рубашке свинцовые вставки. Небеса, сказала тогда мама, не для тебя. Мы, заблудшие, были созданы из языков раскалённого пламени глубоко под землями людей. Тот факт, что некоторые из нас умеют летать, — это всего лишь неудачная шутка Господа, пытающегося свести весь наш род в могилу.

Но я так и не смог отказаться от неба.

Низкий ветер повёл меня в сторону распахнутого окна какого-то многоквартирного дома. Я взглянул внутрь комнаты, различив в темноте две белые кроватки — и даже лица спящих в них детей, — и взмыл выше, мимо подоконника к козырьку крыши. Снизу отчаянно залаяла собака, потом раздался резкий мужской окрик и грохот захлопнутого окна.

Над крышами я снова бросился в воздух, заглушая напряжение и страх восторгом от полёта, промчался над рекой Уайт, почти задевая поверхность воды, и снова вверх, чтобы взглянуть на город: сверху он казался сплошной тёмной массой. Производственный район выглядел уродливой сыпью, проступившей на поверхности Земли; даже запах от него шёл болезненный.

Но над рекой звёзды бросали сверкающие отражения на поверхность воды. На этих же волнах покачивались и причаленные рыболовецкие лодки. Ветер понёс меня в сторону моста Краун Тауэр, и я ощутил неожиданный и странный приступ боли: именно здесь, на западном берегу, и была похищена Джоан Тэлботт.

Мне было, в общем-то, всё равно, ведь моё общение с ней происходило не напрямую, а через окружавших её людей. Я читал письма Роффкейла, слушал отчаянные мольбы Эдварда Тэлботта и согласился помочь Харперу отыскать её. Всё, что я чувствовал, — это следы присутствия Джоан в том месте, где она пропала. А теперь Роффкейл умер, Эдвард Тэлботт был готов отдать последний грош за то, чтобы её вернуть, а Харпер почти перестал есть и спать. Я гадал — чем же она заслужила такую любовь? Каким человеком она была?

Я вспомнил её яркие глаза и длинные, шелковистые волосы. Тогда Джоан была лишь завитками дыма — и всё равно она показалась мне поразительно красивой. Возможно, любить такую женщину — совершенно нормальная человеческая реакция?

И почти сразу я почувствовал вспышку презрения и зависти: наверное, её жизнь была лёгкой и приятной. Припомнив растерзанный труп Питера Роффкейла, я злорадно предположил, что уж теперь-то ей несладко — если, разумеется, она ещё жива. Это было мелочно и мерзко с моей стороны, но благодаря подобным мыслям мне стало куда лучше.

На западной стороне города — от одного края до другого — тянулись шпили соборов и богато украшенные здания. Неожиданно мой взгляд выхватил вспышку света со стороны одной из наблюдательных башен: кто-то зажёг прожектор. Мгновением спустя узкий луч прошёлся по тёмному городскому пейзажу.

Я стремительно бросился вниз и прижался всем телом к одной из балок, поддерживающих мост Краун Тауэр. Последнее, что я хотел, — это быть пойманным инквизицией.

Луч прожектора скользнул мимо меня к парку Святого Кристофера, куда за ним последовали два других: свет натыкался на свет и рыскал меж деревьев. Я оттолкнулся от металлических брусьев, спланировал вниз, к западному берегу реки, и нырнул под карниз одного из домов. Луч промелькнул совсем рядом со мной. Я знал: мне нужно всего лишь спуститься на землю и пойти домой пешком.

Но вместо этого я подлетел ближе к парку Святого Кристофера, потому что ничего не мог с собой поделать. Мне было чертовски интересно: вдруг другие заблудшие рискнули и поднялись сегодня в воздух? На самом деле, летать могли немногие — такие, как я и Сариэль, были редкостью, и с каждым поколением нас становилось всё меньше. Раньше мы с ним летали просто ради удовольствия, веря, что никто никогда не сможет нас поймать. Ни я, ни он не знали, как ускользнуть от прожекторов или сетей. И я, и он, в конце концов, оказались в реабилитационной школе заблудших имени Святой Августины.

Один из лучей выхватил изящный дом в южной стороне парка, и на секунду я увидел тёмную фигуру, пойманную в кольцо света. Она застыла, тесно прижавшись к окну, а потом резко ушла вниз. За первым прожектором последовали четыре других, но заблудший увернулся от них и затерялся среди деревьев в глубине парка. Я заметил нескольких инквизиторов, продирающихся сквозь кустарник со своими кремниевыми фонариками. Свет, вспыхивающий то здесь на ветках деревьев, то там — на клумбах с цветами, разорвал темноту в клочья.

Я осторожно опустился на карниз и побежал по крышам, перепрыгивая с одной на другую. Ближайшая наблюдательная вышка была всего в трёх домах от меня — то есть, стоит мне её пересечь, как я сразу же окажусь в кольце света. Это было страшно непривычно: бежать и спасать какого-то малолетнего идиота, но я всё равно мчался вперёд — так, словно моя собственная жизнь зависела от этого.

Инквизиторы были уже далеко в парке. Они здорово меня обогнали, но моим преимуществом была ночь сама по себе: я мог видеть сквозь темноту, которую они принимали за ветви или кусты.

Я точно знал, куда мне нужно идти, и это была единственная причина, по которой я рискнул броситься наперерез дюжине инквизиторов с зажжёнными фонарями.

Меня захватила волна возбуждения. Я шёл сразу же за одним из мужчин, точно наступая в его следы, а как только он свернул — подкрался к другому. Он был так близко, что я мог рассмотреть короткие волосы на его затылке — в конце концов, я даже мог перерезать ему глотку до того, как он сообразил бы, кто это был. Как только ушёл он — я встал позади следующего. Я двигался за ними, за каждым из них, незаметный и быстрый, как распространяющаяся болезнь.

Когда ушёл последний, я остановился и опустился на колени. Маленькая заблудшая была достаточно умна, чтобы понять: инквизиторы будут искать её в кронах деревьев; именно поэтому она припала к земле, спрятавшись в тенях между ирисами и тюльпанами.

Она совершенно закаменела, стоило мне сесть рядом с ней, — крохотная и грязная, с короткими, перепачканными волосами и одеждой, от которой пахло гнилыми листьями. Она выглядела как одна из тех девиц, которые, не моргнув глазом, выламывают взрослым мужчинам пальцы.

Я протянул руку, позволяя рассмотреть мои длинные чёрные когти, а потом прижал палец к губам и отступил в сторону. Всё остальное зависело только от неё: захочет — пойдёт за мной, захочет — останется там, где пряталась до этого. Я предложил девчонке помощь, но не собирался принуждать её к ней.

Позже я оглянулся через плечо, чтобы увидеть, как она идёт следом. Я не стал ждать, пока она подойдёт ближе: в конце концов, каждый из нас заботился только о себе. Моё внимание было всецело поглощено тем, чтобы не попасться кому-нибудь из инквизиторов или не оказаться в луче прожекторов; я метался меж тенями, перескакивая из одной на другую прежде, чем они пропадали под светом.

Я мог только научить эту девочку, как выбраться наружу, всё остальное она должна была сделать сама — сама должна была пробраться по теням тихо и быстро. Одно неверное движение — и она окажется под дюжиной инквизиторских сетей. Второго шанса не было ни у кого из нас.

Около собора Святого Кристофера я нырнул в одну из ниш со священными статуями. Стайка потревоженных голубей сорвалась со своих насестов и бросилась вверх, под карниз; я же скользнул вниз, устроился рядом с полуразваленной фигурой ангела и оттуда начал следить за поисками. Лучи прожекторов продолжали шарить по парку и безоблачному небу.