Если отбросить его молодость и внешний вид, легенды не соврали и даже не преувеличили то, насколько одно его присутствие лишает силы духа. Худший из худших, презренный торговец живым товаром, он сидит прямо и с таким высокомерным видом, будто готов к встрече с самим Императором. Императором, который сочтет благоразумным поклониться и расшаркаться перед Друсом.

Если бы я мог пошевелиться, то тоже поклонился бы и расшаркался. Но я с трудом дышу. Возможно, это мой страх перед разоблачением, но клянусь, что голубые глаза, видящие меня насквозь, могут рассмотреть любую ложь или правду, которые я попытаюсь скрыть. Может быть, дело в истине, которую я прячу, или историях, которые я слышал о нем, но реальный Друс пугает меня так же сильно, как и мифический. На фоне двух огромных телохранителей он кажется еще меньше, но два слона не делают льва менее опасным. Лучше я встречусь на арене с обоими громилами, чем останусь наедине с ним.

Говорят, он всегда носит кожаный доспех. Я слышал, он не покидает своих комнат, не надев его, даже когда солнце нещадно палит. И он никогда не выходит из лудуса без брони и телохранителей.

Думаю, это разумно. Какой бы ни была репутация, ланиста не может переборщить с осторожностью. В Риме болтали об одном ланисте, который любил разгуливать с голым торсом. Он решил, что ему защита ни к чему, раз уж никто не хочет приближаться к человеку его профессии. У него даже не было телохранителей, потому что он был уверен - его хранят боги и собственная репутация.

Но боги и известность не остановили клинок, который вспорол ему грудину на рынке.

Друс не настолько легкомысленный, даже у себя дома.

Неподвижный и безмолвный, он смотрит на меня с ничего не выражающим лицом. Он кажется мне странно знакомым, но я не только никогда не видел его раньше, я даже не могу понять откуда он родом. Он не похож на римлянина – слишком миниатюрный, слишком худой – но он не похож и на смуглого черноглазого египтянина или бледного заросшего волосами северянина. Он определенно не похож и на бронзовых парфянцев, или массивных карфагенян, тренирующихся снаружи.

Но он все равно мне знаком. Клянусь, я уже видел его лицо.

А он продолжает разглядывать меня.

Его взгляд скользит с моего лица вниз, к ногам, и снова возвращается к лицу. Опять опускается. Уголок его рта слегка дергается, так неуловимо, что я и не заметил бы, не всматривайся так внимательно в полуулыбку, блуждающую на его губах. Его взгляд снова поднимается, в этот раз медленнее, и я внезапно осознаю, что совсем забыл дышать.

Наконец ланиста говорит:

- Я Друс, хозяин этого лудуса, - его голосу не достает глубины, но это компенсируется резкостью интонаций. - Что тебе здесь надо?

- Я принес подарок от магистрата Кассия, - двумя руками я протягиваю мешочек с монетами. – Пять сотен сестерциев в знак благодарности за твоих бойцов, почтивших смерть его отца на прошлых Играх.

- Пять сотен? – Друс высокомерно хмыкает. – Следовало догадаться, что обещание заплатить семь сотен мне привиделось.

Пауки снова бегут по моему хребту.

«Дай мне хоть малейший повод заподозрить, что ты не в точности следуешь моим приказам, - прошептал Кальв, - или, что ты выдохнул мое имя в стенах лудуса, и я от имени магистрата поинтересуюсь у Друса, все ли семьсот сестерциев он получил».

Друс делает знак рукой писцу:

- Запиши это. Убедись, что здесь вся сумма, - и с ухмылкой добавляет, – Проклятые патриции думают, что они единственные, кто умеет считать.

- Да, доминус, - секретарь резко кивает, забирает у меня мешочек и возвращается на свое место в углу.

Друс смотрит на меня, выжидающе выгнув брови:

- Что-то еще?

- Да, – мысленно я проклинаю робость, звучащую в моем голосе. И тоном, более подобающим мужчине, я повторяю. – Да, доминус. У меня к тебе еще одно дело.

Кожа нагрудника скрипит, когда он скрещивает руки на груди.

- Продолжай.

Я делаю глубокий вдох.

- Я бы хотел присоединиться к твоей школе. Как аукторат.

От удивления он снова поднимает брови.

- Неужели? – его взгляд скользит сверху вниз, затем обратно и снова опускается к моим ногам. – Ну, ты действительно похож на гладиатора. Скажи мне свое имя.

- Севий, - отвечаю я. – На арене мое имя было… - я колеблюсь и чувствую, как внутренности скручиваются в узел. Поскольку я был близок к получению рудия, он наверняка слышал мое имя, и я не уверен, хочу ли, чтобы он знал о моем недавнем прошлом.

Что из моего прошлого может послужить достаточной причиной присутствия здесь?

Друс наклоняет голову:

- Так под каким именем ты выступал, гладиатор?

Я делаю вдох и называю ему имя одного давно умершего гладиатора.

- Никифор, доминус.

- И ты достаточно умел, чтобы мне стоило кормить и тренировать тебя, Никифор? – Друс постукивает пальцами по руке. – Или я зря потрачу деньги и время моих тренеров на человека, чьи кишки останутся на арене?

- Я уже дрался, - отвечаю я. – Как мурмиллон* и как трекс*. И я левша.

Друс выпрямляется:

- Левша, говоришь?

Я медленно киваю.

- И ты искусный боец? С большим опытом на арене?

- Да.

Не отрывая взгляд, Друс встает и вытягивает руку:

- Арабо, твое оружие.

Один из телохранителей протягивает Друсу толстую дубинку. Ланиста хватает ее, не отводя от меня глаз. Мое сердце стучит как сумасшедшее. Драться с голыми руками против вооруженного человека? Особенно если это ланиста, который имеет право запороть меня до смерти, если я пролью хоть каплю его крови, даже защищаясь?

Если конечно этот ублюдок не заскучает и не убьет меня ради развлечения до того, как я успею совершить хоть одну ошибку.

Без предупреждения и не сводя с меня глаз, Друс бросает дубинку мне прямо в грудь.

Я инстинктивно ловлю ее, и ланиста отмечает взглядом движение моей руки. Моей левой руки.

- Что ж, ты действительно левша, - утверждает он, больше для себя. Его телохранитель шустро забирает у меня оружие, пока Друс снова устраивается в кресле. Ланиста мгновение молча смотрит на меня, и хотя теперь он не сомневается в моей леворукости, я уверен, что он видит насквозь всю скормленную ему ложь. Он подпирает челюсть ладонью и поглаживает подбородок большим пальцем.

- У тебя есть документы, подтверждающие, что ты гражданин и имеешь право наниматься аукторатом? Ты уже был у магистрата? Я не собираюсь тратить время на возню с твоими документами, если у тебя их нет.

- Да, доминус. – я достаю запечатанные свитки из пояса и передаю ему, - вот документы от магистрата и медика.

Друс взламывает восковые печати большим пальцем и разворачивает первый свиток. Затем второй и, наконец, третий. Морща лоб, он по очереди просматривает свитки, пока я жду, прикусив щеку изнутри.

Одобрительно крякнув, Друс передает свиток секретарю:

- Ты знаешь, что с этим делать.

Затем он снова поднимается и подходит ко мне, протягивая правую руку.

- Надеюсь, ты будешь драться достаточно хорошо, чтобы произвести на меня впечатление. В таком случае, добро пожаловать в мой лудус, Севий, - он улыбается, и я чувствую знакомую дрожь в позвоночнике. – Ты и твоя левая рука станут ценной частью моей фамилии.

- Спасибо, доминус, - я пожимаю его предплечье*, но мое сердце стучит так громко, что я уверен: он его слышит.

- Пойдем со мной, - он убирает мою руку и показывает на дверь. – Мой медик осмотрит тебя и удостоверится, что ты пригоден для арены, а потом мы проверим, как ты дерешься.

Я выхожу вслед за ним из комнаты и следую по коридору.

Все время, пока мы молча идем по помещениям, которые станут моим новым домом, я уверен, что был бы в большей безопасности на арене, безоружный и окруженный львами.

__________________________________________________

Справка:

Фурии - в мифах древних римлян богини мщения, обитающие в подземном царстве.

Флоралии - в Древнем Риме праздник римской богини весны Флоры, который отмечался с 28 апреля по 3 мая. Во время праздника люди, украшенные цветами и одетые в цветную одежду, танцевали, а на столах были кипы цветов. Римляне приносили дары Флоре мёдом и молоком. Вероятно, этот праздник впоследствии был вытеснен играми в честь Флоры — флоралиями, учреждение которых относится к 238 до н. э. году, когда был освящён храм Флоры.