Над нашими головами слышен рев толпы, и арена сотрясается, когда зрители топают на трибунах. Их громоподобное приветствие заглушает лязг метала в схватке, участников которой они подбадривают.

Что ж, все точно, как в Риме. Возможно, здесь арена поменьше, возможно, другие бойцы. Нет гонок на колесницах. Нет императора. Но кровь на песке, шум и вонь точно такие же.

У ворот стоит гладиатриса, облаченная в доспехи и с оружием в руках, она готова к бою. Скорее всего публика освистает ее вместе с противницей, но здесь никто не смеет этого делать.

Ворота открываются, женщина надевает шлем с плюмажем и выходит на арену.

Грузный ланиста пихает Друса локтем:

- Удивлен, что ты не посылаешь на ринг женщин. Это как раз в твоем стиле.

Не меняясь в лице, Друс оглядывается на него:

- А зачем? Твоим бойцам не хватает равных соперников?

Веселье мгновенно исчезает с лица ланисты:

- Может, скажешь это моим бойцам прямо в лицо?

- Не думаю, что это станет для них сюрпризом, – отвечает Друс, - но дай им знать, если они хотят, чтобы мужчины научили их сражаться с мужчинами, в моей фамилии всегда есть свободное место.

- Мы говорим о бойцах, - глумливо отвечает жирный ланиста, - а не о членах, которые ты нанимаешь для собственного ублажения.

Друс прикрывает глаза и резко выдыхает. Его собеседник торжествующе фыркает, обмениваясь взглядом с мужчиной, стоящим рядом. Они оба начинают гоготать, как вдруг Друс наносит ему удар прямо в пузо. Ланиста сгибается пополам, а Друс бьет его коленом в лицо и толкает назад. Все отодвигаются подальше, а оглушенный и окровавленный ланиста падает навзничь.

Друс с невозмутимым лицом встает над ним и наступает на горло. Он наклоняется, и пока ланиста корчится и лягается, давит ногой сильнее.

- Даже если я когда-нибудь выставлю на арену женщину, - рычит он, - будь уверен, она в одиночку расправится с половиной твоих бойцов.

Пригвожденный к земле ланиста брызгает слюной и рыгает.

- Эй, слезь с него, - один из стоящих в стороне ланист делает шаг по направлению к Друсу, но тот лишь еще сильнее давит ногой, и новоявленный противник мудро отступает.

Друс снова обращает внимание на свою жертву, чье лицо начинает стремительно синеть.

- Мы все прояснили, Аэтий?

Ланиста кивает настолько резво, насколько позволяет ему стоящая на горле нога.

- Уверен? – спрашивает Друс.

Еще один кивок под брызгание слюной.

Друс убирает ногу. Двое мужчин помогают подняться кашляющему посиневшему ланисте и быстро уводят его подальше.

- А чего ты ожидал? – спрашивает один из них на ходу. – Сцепился с Друсом, так радуйся, что он не перерезал тебе горло.

Друс просто улыбается и смотрит на арену.

Приближается бой Хасдрубала, мы с Титом помогаем ему надеть броню. Я слежу, чтобы бронзовые наголенники защищали его ноги, Хасдрубал поправляет толстую кожаную манику на левой руке, чтобы она сидела как влитая.

Шум над нами усиливается, мунерарий должно быть вынес проигравшему гладиатору приговор, и толпа осталась им довольна.

Продолжая облачать Хасдрубала, мы с Титом оборачиваемся на скрип колес. Два раба вывозят одну из гладиатрис. Телега останавливается, с женщины быстро снимают броню, которая пригодится другим. Ее тело похоже на кусок разделанного мяса, и дело не только в смертельной ране на горле. Не удивительно, что толпа довольна: это наверняка был впечатляющий бой.

Раздетую женщину увозят. С арены, подволакивая ногу и неся пальмовую ветвь победителя, выходит другая. Один из ее наголенников в крови, и как только его снимают, слуга начинает его мыть, пока медик занимается раной на ноге. Она морщится, но не издает и звука.

Я видел только несколько женщин-бойцов, и они столь же умелы и опасны, как любой из нас. Мужчины и женщины никогда не бьются друг с другом. Иногда я думаю, что причина этому то, что они не слабее нас, ведь репутацию мужчины, побежденного женщиной, уже не спасти.

Бой за боем, раунд за раундом, на арену выходят мужчины и иногда женщины. Они покидают ее в крови, израненные, иногда мертвые. Одного из наших гладиаторов тоже увозят на телеге. Друс не доволен, но ему остается лишь найти замену на следующем аукционе.

Хасдрубал возвращается побежденный и окровавленный, но без серьезных ранений.

- Хороший бой, - произносит Друс, пока мы с Квинтом снимаем с Хасдрубала доспехи. – Проиграть в таком бою не стыдно.

Мы все выдыхаем вместе с Хасдрубалом.

- Благодарю, доминус, - он протягивает шлем Филосиру и смотрит на меня, утирая пот со лба. – Эй, Севий!

Я кидаю на него взгляд, отвлекаясь от развязывания кожаных ремешков, которыми крепится его маника:

- Да?

Он прижимает тряпку, пропитанную травяным настоем к ране на боку, и понижает голос до шепота:

- Один из ретиариев потерял сеть. Она наполовину засыпана песком в восточном углу арены. Не запутайся в ней.

- Хорошо, - отвечаю я, - спасибо.

- Севий, - рявкает Друс, - готовься! Скоро твой бой.

- Да, доминус.

Я оставляю тех, кто помогает снимать броню с Хасдрубала, и, взяв деревянные мечи, иду разогреться с Сикандаром. Мы фехтуем несколько минут, без особых усилий и ярости, и я возвращаюсь к ожидающему Друсу.

Хасдрубал закрепляет на мне бронзовые наголенники.

Сикандар берет манику и тянется к моей правой руке, но я его останавливаю:

- Другую руку.

Он наклоняет голову и кивает:

- А, точно.

Он оборачивает кусок льняной ткани и толстую кожу вокруг моей руки, закрывая участок от запястья до плеча. Мой торс обнажен, как и ноги от края набедренной повязки до наголенников.

Друс смотрит, зажав подмышкой богато украшенный бронзовый шлем с плюмажем из конских волос. Он указывает свободной рукой на другого готовящегося к бою гладиатора и тихо шепчет:

- Посмотри на него. Капаней уже дрался с левшами и славится победами над ними. Он знает, что его ожидает, так что не будь слишком самоуверен.

Я киваю:

- Понял.

Наши глаза встречаются. От его легкой улыбки мой желудок предательски сжимается.

- Пусть боги не оставят тебя, - тихо говорит он.

Практически шепотом я отвечаю:

- Спасибо, доминус.

Он смотрит в мои глаза еще один удар сердца, а потом переводит взгляд на шлем, который держит в руках. Молча протягивает его мне и уходит.

Я перевожу дыхание.

- Севий, ты готов? – кричит кто-то, и я возвращаясь в реальность.

- Готов.

Я надеваю шлем. В доспехах, вооруженный коротким острым мечом и небольшим круглым фракийским щитом, я жду сигнала. Смотрю на Капанея, и он тоже разглядывает меня через забрало. Он выступает в качестве мурмиллона, и его щит гораздо больше. А это значит, что у ублюдка есть преимущество, какое все мурмиллоны имеют над фракийцами. Леворукость дает преимущество мне, но его щит уравнивает наши шансы. Вот только он дрался с левшами и раньше. Да уж, равные шансы.

Капаней выходит на арену первым, и толпа ревом приветствует его. Я переношу свой вес с ноги на ногу, сжимая-разжимая рукоятку меча, пока народ скандирует его имя. Получается, он любимчик публики. С опытом боев против левшей. И его щит больше моего.

Я глубоко вдыхаю и медленно выпускаю воздух. Мунерарий обычно милосерден к потерпевшим поражение фаворитам. А к их противникам? Клинком по горлу, к удовольствию толпы ноги победителя омывает свежая кровь, и тело увозят с арены на телеге.

Ворота открываются снова, я шепчу молитву и медленно иду по туннелю к Капанею, который ждет меня на песке под палящим солнцем. После полумрака мои глаза медленно, но все же приспосабливаются к послеполуденному свету, а навес, в тени которого находятся зрители, закрывает от меня солнце.

Мы сходимся в центре арены. С оружием наизготове мы медленно ходим по кругу, оценивая друг друга. Через забрало мало что видно, но я легко представляю его силу как бойца. Одного со мной роста. Возможно, немного шире в плечах. Щит держит высоко, защищая горло. Уязвимыми остаются только ноги от колен до середины бедра.