Иногда попадаются очень интересные дела. Тогда не обойтись без консультации с начальством.
– Капитан Блэр!
Пауза. Наконец капитан высовывает голову из-за компьютера.
– Обвиняемый спекулировал пропаном в обход карточной системы.
– Экономическое преступление. Клади его туда же, где у нас фальшивомонетчик.
– Тот самый, который на свои фальшивые динары поместил портрет президента Буша?
Я продолжаю сортировать дела.
– Капитан Блэр!
Слышно, как гудит муха под потолком.
– Обвиняемый бегал по базару с портретом Саддама и кричал, что готов умереть за любимого вождя.
– Что-нибудь еще он сделал?
– Призывал народ последовать за ним. Когда его не послушались, стал переворачивать лотки на базаре и кидать фрукты в сторону американского блок-поста. Кричал: «Смерть крестоносцам».
– А как он, собственно, у нас оказался?
– Одну секунду, сэр. Вот показания солдат с ближайшего блок-поста. Торговцы фруктами слегка его побили, потом задержали наши. Был вызван смотритель базара, разговаривал с командиром…
– Я понял. Оказывается, изоляция и лечение психов – тоже наша обязанность. А я и не знал. Подержим, пока не откроется психушка. Так всем лучше, и ему в первую очередь.
Ибрагим аль-Рахим, Муса Хусейн, Абу-Бакр, третий, четвертый, пятый, десятый…
– Капитан Блэр!
Где-то поблизости грохочет взрыв, и лампа под потолком начинает качаться.
– Обвиняемый был схвачен с сирийским паспортом…
– Это не к нам. В отдел разведки.
– Да, сэр.
Капитан Блэр вовсе не бука. Он грамотный юрист и невредный начальник. Просто он родом из Вермонта, что возле канадской границы, и никак не может привыкнуть к этой жаре. Мне в этом отношении легче. Я выросла практически в пустыне, на границе Юты и Аризоны.
– Сэр, здесь несколько дел для передачи в разведку, вы не возражаете, если я туда прогуляюсь?
Возражений не последовало. Я подхватила под мышку папки с делами, через плечо – автомат, а в карман – бутылку с водой. До расположения разведывательной части было около полутора километров. Там же находился отдельный лагерь для ценных в информационном отношении заключенных. Они жили в переоборудованных казармах республиканской гвардии, по двое в камере. Наши зэки – обычные уголовники и нарушители комендантского часа – помещаются под навесами и спят на матрасах. Каждый навес на пятьдесят человек окружен двумя рядами «колючки». В туалет их водят по одному. Три раза в день раздают сухой паек в пакетах и воду в бутылках. Сухой паек ничем не отличается от нашего, если не считать того, что он вегетарианский. У нас нет возможности закупать сухие пайки, отвечающие мусульманским требованиям забоя скота. Я слышала, что когда лагерь только открылся, то некая арабская благотворительная организация предложила нам целый грузовик мясных консервов. Однако под грузовиком оказалось взрывное устройство и «благотворителей» пришлось вежливо попросить.
В течение дня из тарелки репродуктора пять раз раздается призыв на молитву. Между молитвами несколько раз транслируют обращение коменданта, переведенное на арабский и записанное на пленку. Вот и сейчас я слышу этот голос, призывающий заключенных сохранять спокойствие и уверяющий, что все дела будут рассмотрены и невиновных отпустят. Кончается обращение словами: «Вместе мы построим демократический Ирак».
Дела-то мы рассмотрим, вопрос в том, когда… Население тюрьмы колеблется от пятисот до восьмисот заключенных, но разбирательством дел заняты двое – капитан Блэр и я. Иногда нам присылают кого-нибудь третьего.
Я страшно не люблю ходить через лагерь, но другого пути нет. Я задыхаюсь от вони, но стараюсь этого не показывать. Завидев меня, заключенные толпой бросаются на колючую проволоку. Они протягивают мне руки с пластиковыми браслетами. На каждом браслете – личный номер. Я не понимаю их слов, но знаю, что каждый кричит, что он уже свое отсидел. Бедняги, они думают, что от меня что-то зависит. Я сортирую дела и составляю списки, но решение-то принимаю не я и даже не капитан Блэр. Будь моя воля, я бы их всех отсюда отправила. Кого в иракскую тюрьму, кого в психушку, по кое-кому плачет лагерь в Гуантанамо Бэй[5]. Но наверняка в этой толпе есть и арестованные по ошибке, и люди, которые сидят только потому, что у нас до их дел руки не дошли.
Слава Богу, лагерь остался позади. Теперь я иду по аллее, обсаженной тополями. Там, в домике, где когда-то жил командующий местным гарнизоном республиканской гвардии, находится штаб разведки. Там ждет меня моя сестра Айрис. Она работает в разведке специалистом по дознанию. Но так как она еще ефрейтор, ей не доверяют вести допрос в одиночку, а сажают набираться ума с кем-нибудь более опытным.
Мы с Айрис близнецы, совершенно одинаковые. Только наша мама умеет нас различать. Я до сих пор не понимаю, как она это делает, но она ни разу не ошиблась. Что до отца, то я сомневаюсь, знает ли он всех своих детей по именам. И то сказать, нас у него сорок человек, почти целый взвод.
Мама у отца – пятая жена из шести. В городке Колорадо-Сити, где мы с Айрис родились, все мужчины имели по нескольку жен сразу. Так жили все, и мы думали, что это нормально[6]. Колорадо-Сити окружен почти со всех сторон пустынями и горами, а на востоке расположена индейская резервация. Мы не были счастливой семьей. Мы вообще не были семьей. Скорее, это был маленький закрытый мирок, полный сплетен, склок и унижений. Мы любили маму, а она любила нас, но никто, кроме нее, нами не интересовался. Впрочем, нет, была еще тетя Маргарет – третья жена отца. Это она помогала нашей маме произвести нас на свет. Роды были тяжелые, после них мама уже не могла иметь детей. Пока мама поправлялась, тетя Маргарет опекала нас и привязалась к нам, тем более что ее дети к тому времени уже выросли. Но потом она заболела и умерла, так и не побывав у врача. Отец считал, что все в руках божьих, и не признавал врачей. Впрочем, для себя он делал исключение – а иначе как объяснить, что старшая жена, тетя Бонни, каждый день делала ему уколы от диабета?
Мама защищала нас, как могла, привозила книжки из библиотеки в соседнем городке, шила новые платья из своих старых (новых платьев нам вообще не полагалось), помогала с домашней работой. Она не сумела избежать участи жены в полигамной семье, но для нас этого не хотела. Благодаря ей, нас не забрали из школы после восьмого класса, как это делалось с большинством девочек в Колорадо-Сити, а разрешили доучиться до одиннадцатого.
Но настал день, когда нам с Айрис было объявлено, что старейшины в церкви приняли решение о нашем браке. Нас собрались выдать замуж в качестве третьей и четвертой жены. Мы лежали на кровати, которую делили всю жизнь, и рыдали от страха. Еще не рассвело, когда в комнату проскользнула мама и присела на нашу кровать.
Она некоторое время смотрела на нас, а потом сказала: «Одевайтесь». Мы с Айрис начали торопливо одеваться, а мама бесшумно металась по комнате, собирая наши рюкзаки. Потом так же тихо извлекла из нижнего ящика комода большой бумажный конверт. Там лежали наши метрики и пачка купюр. «Бегите, девочки. Только держитесь вместе», – сказала она и обняла нас, прижав к груди наши головы. А потом сунула мне в карман еще какую-то бумажку.
Трясясь по горной дороге на попутном грузовике, я вытащила из кармана то, что мама туда положила. Это был написанный от руки адрес убежища для таких, как мы, – девушек, убегающих от полигамного брака. Год назад мама ездила на свадьбу своей сестры в Солт-Лейк-Сити. Видимо, нашла на автостанции листовку и сохранила.
Уже смеркалось, когда мы добрались до убежища. Первую ночь мы провели в офисе на диване, а наутро нас отвезли на специальную квартиру, где жили еще две беглянки. По утрам мы ходили на занятия, а все остальное время не вылезали из библиотеки. Нам надо было столько всего наверстать…
Как-то, выходя из библиотеки, мы наткнулись на армейского вербовщика. Через полчаса все было решено. Где еще нас бесплатно научат полезной специальности, дадут крышу над головой да еще будут платить жалование? Вербовщик – судя по акценту, не местный – честно предупредил, что у нас есть все шансы оказаться в пустыне. Подумаешь, пустыни мы не видели. Мы просили только об одном – чтобы нас направили на одну и ту же базу.
