— Не волнуйся, эта женщина подчинится тебе. Я позаботился, чтобы она поторопилась вылечить сарацина.

Он поднял полог палатки и вышел; на Бринн пахнуло холодом.

— Слышала? — обратилась к ней Гейджина. — Так спасай его.

Бринн подошла к сарацину и опустилась перед ним на колени.

Дрожащий свет лампы выхватил из темноты удивительно красивое лицо, и даже чёрная борода не могла скрыть его совершенство.

Сарацин поразил её своей молодостью: ему едва минуло двадцать лет. Бринн ощутила сильную жалость к этому человеку.

Смертельно раненный, в беспамятстве он лежал неподвижно, однако его крепкое тело всё ещё сохраняло юношескую гибкость.

— Как его зовут?

— Тебе ни к чему его имя, чтобы лечить.

— Не указывай мне, что надо делать. Если хочешь, чтобы он выжил, будешь отвечать на все вопросы и дашь мне всё, что понадобится, — холодно предупредила Бринн. — Так как его зовут?

Минуту поколебавшись, Гейджина ответила:

— Малик Калар.

— Он говорит по-английски?

— По-английски, и по-французски, и по-норвежски, и ещё на четырёх языках, о которых твои саксы и не слышали. Считаешь, если он не христианин, то невежественный дикарь?

— Да говори он хоть на языке всех ангелов мира, мне до этого нет дела. — Бринн осторожно сняла покрывало. — Просто необходимо, чтобы он понимал меня. — Она сняла повязку. — И потом, я не саксонка. Я из Уэльса.

— Какая разница?

— Большая. Я никогда не буду… — Бринн отпрянула, увидев кровавую открытую рану. — Господь милостивый, ты хочешь, чтобы я вылечила это? Его проткнули, как жаркое на вертеле.

— Всё случилось четыре часа назад, а он до сих пор не умер. У Малика очень крепкое здоровье. Помоги ему, и он останется жив.

— Порой умереть не так-то просто и быстро.

Гейджина перегнулась через тело Малика и цепко схватила Бринн за плечи.

— Не желаю слышать никаких отговорок. Вылечи его, ты должна это сделать! — приказала она, впиваясь глазами в её лицо.

Её пальцы так вцепились ей в кожу, что Бринн вскрикнула от боли.

— Если ты переломаешь мне кости, то я ничем не смогу ему помочь, — рассердилась она. — Не нравится слушать правду — прочь из палатки. Он умирает. Я сделаю всё, что в моих силах, но не по твоему приказанию.

Гейджина криво усмехнулась.

— А по повелению трусливого красавчика лорда Ричарда? Теперь ты будешь подчиняться только мне. Он тебе больше не хозяин.

— Он никогда не был моим хозяином. Ни один мужчина не смеет распоряжаться мной, как и женщина. — Бринн посмотрела ей прямо в глаза. — Не трать попусту время на глупую болтовню. Угрозами меня не запугаешь и не заставишь вылечить этого парня. Так уж я устроена. Я знахарка и знаю своё дело. А теперь прикажи принести горячей воды и чистый холст для перевязки.

Гейджина не сводила с неё глаз.

— Священник уже промыл рану.

Бринн поняла, что победила.

Воительница не будет ей мешать.

— Значит, придётся сделать это ещё раз. Если сарацину суждено умереть, то я не буду потом упрекать себя за чужие ошибки. По моим наблюдениям, священники не всегда отличаются чистоплотностью. — Она сняла шаль. — Разведите огонь у палатки и дайте мне небольшой горшок с горячей водой. Я приготовлю отвары и снадобья.

— Он может умереть, пока ты возишься со своей стряпнёй.

— А ты ждёшь, что я пошепчу над ним и он выздоровеет? Мне надо промыть рану и смазать её бальзамом. На первый случай у меня он есть, но понадобится ещё. — Она устало добавила: — Если он переживёт ночь.

— Он может не… — Гейджина отвернулась, чтобы Бринн не видела её горя, но дрогнувший голос выдал её боль за друга. — Не думай обо мне плохо. Я отблагодарю тебя, — быстро пообещала она, — дам щедрый подарок, если Малик останется жив.

Воительница страдала, Бринн ощутила её отчаяние и страх потерять друга. Ей и вправду был дорог этот сарацин.

— Как же ты можешь торговаться со мной в обмен на человеческую жизнь?

— Почему бы нет? За сладкий кусок мы все торгуемся ещё с колыбели. — Её лицо снова приняло бесстрастное выражение. — С годами в нас возрастает алчность, желание иметь всё больше, но и расплачиваться приходится дороже. Ненасытен глаз человека.

— Просунув голову в приоткрытый полог палатки, Гейдж продолжала говорить: — Спустись с холма и взгляни на поле, усеянное мёртвыми и искалеченными. Вот цена, которую Гарольд и Вильгельм заплатили за этот клочок саксонской земли. Жизни отданы за бесценок.

Зачем Гейдж напомнила ей о поле битвы? Бринн тогда едва проглотила комок в горле от ужаса.

Сейчас её вновь охватило удушье.

Кровь. Боль. Смерть. Гейджина тихо выругалась.

— Что с тобой? Тебе плохо? Ты стала бледна, как снег.

— Всё в порядке. — Бринн облизала пересохшие губы. — Принеси мне холст. Пора приниматься за работу.

Гейдж круто повернулась и вышла из палатки. Раскачиваясь и тихо постанывая, Бринн пыталась сдержать слёзы и справиться с темнотой. Сосредоточиться она должна только на сарацине.

Впрочем, его имя Малик. Неважно, из каких он краёв, главное — он человек. Ей ничем не помочь тем тысячам и тысячам погибших и изувеченных в сегодняшнем сражении, но, может, удастся спасти хотя бы одну эту жизнь.

— Малик, — прошептала она. — Ты слышишь меня? Я знаю, ты чувствуешь, что я рядом с тобой. Я — Бринн из Фалкаара. Я постараюсь вернуть тебя к жизни и сделать всё для твоего спасения, но и ты должен помочь мне.

Ни одна жилка не дрогнула на молодом бородатом лице. Она и не надеялась на его ответ, ведь он слишком близко подошёл к смертному часу. Лишь бы он услышал её. Ей не дано было знать, что ощущают и чувствуют люди под саваном забытья. Она принялась осторожно ощупывать разорванное тело вокруг раны.

Боже, как холодна его кожа!

— Что ты делаешь?

Бринн резко отдёрнула руки и с вызовом посмотрела через плечо на стоявшую у входа в палатку Гейджину Дюмонт.

Опять присев на пятках, Бринн пояснила:

— Я проверяю, не застряло ли что-нибудь в ране — грязь, обломок меча. Вроде бы всё чисто, но маленькие кусочки металла или одежды могут вызвать нагноение…

— Ты лжёшь! — Гейдж не сводила с неё недоверчивых глаз. — Ты щупала его. Я велела привезти тебя не затем, чтобы ты оглаживала и ласкала его. Для этого я могла бы позвать одну из лагерных шлюх. Одному Богу известно, сколько раз в этой кровати он спал едва ли не со всеми ними.

Бринн удивлённо посмотрела на неё. Гейджина, конечно, решила, что её пленили мужские достоинства сарацина.

— Если я дотронулась с нежностью до него, то только из жалости, а не от возбуждения. Надо лишиться рассудка, чтобы желать умирающего. — Бринн вернулась к главному: — Где горячая вода?

— Сейчас будет. — Гейдж прошла к Малику и опустилась перед ним на колени. — Лефонт принесёт воду. — Она посмотрела на Малика и вздохнула. — Чёрт возьми, он едва дышит.

— Значит, ещё есть надежда.

Бринн набралась мужества, решив попросить Гейджину о том, что вряд ли ей понравится, впрочем, как и всем мужеподобным, а она была упрямее и настойчивее других.

— Я хочу, чтобы ты оставила меня с ним наедине.

Гейджина даже не взглянула на неё.

— Нет.

— Делай, что я говорю.

— Он вот-вот умрёт. Он мой друг, и я не покину его в смертный час.

— Оставь меня наедине с ним, — как можно жёстче повторила Бринн, — или я пальцем о палец не ударю.

Гейджина подняла к ней свои ярко-голубые глаза. В них билась такая несокрушимая сила, что страх пробежал по её телу.

— Что ты только что сказала?

Бринн облизала враз пересохшие губы.

— Ты отлично слышала. Я не позволю тебе вмешиваться или задавать мне вопросы. Ты должна оставить меня с ним одну.

— Должна? — насмешливым эхом отозвалась воин. — Мне не нравится это слово. Ко мне оно не подходит.

— Да, должна, — повторила Бринн.

Пресвятая Дева Мария, как Гейдж посмотрела на неё! Бринн внутренне сжалась, ожидая удара, который легко бы её расплющил.