— Кто такой Роарк?

— Сын булочника. Ему было всего девять лет. Он упал с дерева и страшно разбился. Думаю, у него был перелом позвоночника. Он умирал. Травы действовали только как снотворное. Она знала, что надо лечь с ним, положив на него руки.

— Как ты с Маликом?

— Да, как я… — Бринн замолчала. О чём это она? Слова лились в порыве откровения. Многое стало понятным, пока она лечила Малика, но ей пора замолчать. Разве смерть матери её ничему не научила? — Нет, травы тоже помогли. Прикосновение просто облегчает страдания, но не…

— Продолжай! — поторопила охрипшим голосом Гейдж. — Тебе надо выговориться. Долгие годы ты всё переживала молча. Доверься мне. Разве ты до сих пор не поняла, что я никогда бы не посмела тебя обидеть?

Сущая правда. Воспоминания… Она упорно гнала их от себя, но они пропитали её горьким ядом, и она не могла…

— Не бойся. Мне больно, когда ты боишься.

Бринн не хотела причинять ей страдания. Она никогда не желала этого. Она смотрела ей в глаза, и в её взгляде светились искренность, нежность и преданность. И всё же, рассказывая, она не осмеливалась поднять на воина глаза. Её голова лежала у неё на груди.

— Травы очень помогают. Но ещё важнее — правильно их применять. — Помолчав, она резко добавила: — Но и прикосновения лечат.

Воительница ничего не ответила.

— Зачем я тебе всё это говорю? Ты ведь веришь только в то, что можешь потрогать.

— Тебе нужно выговориться мне.

Гейдж, несомненно, была права, и, возможно, что её недоверие только подстёгивало её откровенность.

— Никакого чуда нет. Мне кажется, это идёт от Бога. Думаю, он выбирает некоторых людей и передаёт им свой дар, чтобы они им пользовались. — Её голос внезапно зазвучал твёрдо и решительно: — Здесь нет ничего сверхъестественного. Ничего особенного, вроде природного дара красивого голоса, или умения владеть мечом, или грациозных движений. Это просто… необычно.

— Но люди этого не понимают. А когда ты узнала, что у тебя есть дар?

— За год до отъезда из Гвинтала. Я не испугалась. Мать говорила мне, что он передаётся от матери к старшему ребёнку, и, возможно, пришёл ко мне, когда я была совсем маленькой. Мать почувствовала прикосновение божественного, когда ей было всего семь лет.

— А почему тебя могло это испугать?

— Потому что я ощутила этот дар, когда пришлось лечить Селбара.

Воительница напряглась.

— Так могу я, наконец, узнать, кто же этот Селбар?

— Волк. Я нашла его раненным в лесу, его плечо и шея были разорваны. Олень рогами поддел его.

Гейджина широко раскрыла глаза.

— Волк! — Она не смогла удержаться от смеха. — Волк?

— Прекрасный зверь. Он умер бы, не приди ко мне дар целительства.

Воительница перестала смеяться.

— Но ты ведь могла погибнуть, ухаживая за своим прекрасным зверем.

— Мне передали дар, и я должна была его применить.

— Полагаю, мать простила бы тебя, если бы ты не взялась лечить Селбара.

— Но мне бы тогда было стыдно самой, не помоги я волку. Особенно после того, как этот дар пришёл ко мне. — Бринн мысленно вернулась к тому дню. — Я очень странно почувствовала себя. Руки покалывало, ладони стали почти горячими, и когда я положила их на рану волка, то почувствовала, что тело Селбара тоже стало теплее. Я пробыла с ним всю ночь, а утром поняла, что волк будет жить.

— Он мог бы выжить и без тебя.

— Конечно, если Господу было бы так угодно. Я не утверждаю, что дар срабатывает каждый раз. Легче лечить детей или таких людей, как Малик, у которых разум ясный. Но иногда больные не возвращаются к нам. Бывает, они погибают, уходят в мир теней…

— Но сын булочника не умер?

— Нет, он остался жив и выздоровел. Через четыре месяца он опять лазил по деревьям. Сначала они назвали это чудом. — Бринн закрыла глаза. — А потом сказали, что здесь кроется что-то другое.

— Колдовство.

При этих словах Бринн вздрогнула.

— Она не была ведьмой. И я тоже. Это дар.

Воин молчала, прижимая её к груди с умиротворяющим спокойствием.

— Ты всё ещё не доверяешь мне?

— Хотелось бы. Если бы это было в моих силах, я дала бы тебе всё, что ты от меня хочешь. — Гейджина встряхнула головой. — Я знаю, ты не ведьма, ты добрая, милая и хочешь только блага для всех. И я не перестану сражаться до конца своих дней во имя твоей защиты и ради того, что ты называешь даром. Довольно с тебя?

Нет, она по-прежнему пребывала одна в своём круге. Её дар оставался для всех подозрительным. Гейдж услышала её рассказ и не испытала ни отвращения, ни страха, который она встречала на лицах тех, других, слышавших о её даре. Для воина неважно, чем она занималась, Гейджина принимает её и всегда защитит. Бринн почувствовала облегчение, словно с её плеч сняли непосильную ношу.

— Я не могу просить тебя. Дар предназначен мне, так уж получилось.

— Я сама предложила тебе помощь и защиту. — Воин прижала её к груди. — А теперь помолчи. Отдохни и постарайся не думать о прошлом. Скоро мы уйдём отсюда. Мы далеко от деревушки рыбаков?

— До Селкирки? Полный день пути. Сегодня нам надо переночевать здесь.

— Разве теперь ты руководишь моими людьми? Я повторяю, мы отправимся в путь сразу же, как только добудем провиант. Мы будем ехать всю ночь и к рассвету дойдём до жителей деревни, где я смогла бы договориться о лодках.

Гейджина никогда не совершала переходов ночью, все знали, как они опасны и для людей, и для коней. Она решилась на это только ради неё. Бринн закрыла глаза, отдаваясь чувству близости, сердечного родства. Теперь она не одинока. Наверняка они ещё не раз столкнутся в споре, но она примирится с её всепоглощающим уютом.

***

Ночь выдалась пронзительно-холодной. Свирепо завывал ветер, когда к рассвету они добрались до Селкирки.

Деревня показалась Бринн совсем маленькой. Она помнила её многоголосой, шумной, а сейчас в ней оказалось домов двадцать, беспорядочно разбросанных по побережью. В столь ранний час на улицах почти никого не было, но Бринн заметила две небольшие лодки, качавшиеся в море, наготове стояли ещё четыре.

— Что такое? Ты чему-то удивлена? — спросила Гейдж. — Разве мы не туда попали?

— Туда. — Бринн не могла ошибиться. — Тогда деревня казалась гораздо больше.

— В детстве всё кажется больше. — Гейдж повернулась к Малику. — Не знаю, как долго пробудем здесь, так что поищи, где мы могли бы остановиться. На побережье чертовски холодно.

— А ты чем займёшься? — спросил Малик.

— Тем, что умею делать лучше всего — торговаться. — Гейджина пришпорила лошадь. — Хочу перехватить рыбаков до их выхода в море, иначе придётся торчать без дела до заката, пока они не вернутся.

— «Торчать без дела? Гейдж понятия не имеет, что это значит», — с грустью подумала Бринн.

Такой неугомонный характер всегда будет в вечном движении.

За долгие недели её борьбы за спасение жизни сарацина Гейдж из-за вынужденного добровольного безделья ещё больше привязалась к другу.

— Поехали, — сказал Малик. — Укроем вас, женщин, от этого дикого ветра. Эдвина просто посинела от холода.

— Очень любезно с вашей стороны, — едко заметила Эдвина, — но мне не так уж плохо. Вы сами, как я заметила, дрожите, словно лист на ветру.

Слова Эдвины задели Малика.

— Ты всегда замечаешь только плохое и не хочешь видеть того, что бросается в глаза. Почему бы тебе не обратить внимание, как великолепно я смотрюсь на своей лошади. Или, скажем, оценить моё остроумие. Нет, я, видите ли, чувствителен к холоду. У меня на родине не бывает таких убийственных северных ветров.

Эдвина опустила глаза, прикрыв их длинными пушистыми ресницами.

— Я рада, что вы так понятно объяснили мне свои достоинства, и не стану больше укорять вас за то, что вы неженка.

— Неженка? — повторил Малик, не веря своим ушам. — Разве есть хоть капля слабости в…

— Эдвина, может, и примирилась с холодом, а я так вся дрожу, — вступила в разговор Бринн. Её забавляли перепалки между ними, так и подмывало послушать дальше, но на этот раз она слишком устала. Пережитое в Кайте, длинный переход утомили её. — И потом я хочу спать.