Валя семенила рядом, несла чемодан и узел с подушками и одеялом. Тяжелый круглый узел все время бил по ногам, мешая идти.

Ехала до Куйбышевки-Восточной больше двух недель. Вагон переполнен. Июль месяц, жарко, душно. Тело покрылось липким потом. Одно спасение около открытого окна, где обдувает горячий поток воздуха, пахнущий дымом, гарью, мазутом, не приносящий прохлады, но дышать, казалось, было легче.

Вспомнила моряков, ехавших во Владивосток в одном купе с нею, возвращавшихся из побывки домой. Один из них, Евгений, высокий, крупнолицый, с густыми лохматыми бровями, плотной гривой жестких черных волос. На смуглом до черноты лице контрастно светилась улыбка. Глаза его внимательно, порой ласково, смотрели на Валю, смущая ее. Другой, Гриша, небольшого роста, коренастый, не в меру подвижный и разговорчивый. Откуда что бралось? Удивлялась Валя потоку его слов. Третий – узкоплечий, сутулый, молча стоял рядом и следовал за ребятами, будто тень. Она даже не могла вспомнить его лица. На всех четверых у них была одна полка. Ночью моряки галантно уступали ее Вале, а сами стояли в тамбуре у окна, глядели в слепую тень. Где-то по прохладе угадывался лес, порой мелькнет огонек. Или дремали, приткнувшись, кто где. А днем по очереди отсыпались на полке. Как-то остановились около деревеньки. От поезда до домиков зеленым ковром расстелился луг.

– Валя, тебе нужна керосинка? – спросил Гриша.

– Нужна, а что?

– Смотри, выносят из магазинчика напротив. Побежали?

– Не успеете, ребята, – сомневался Евгений. Валя несколько мгновений сомневалась, но Гриша уже бежал по коридору.

– Успеем! – кричал он. Кубарем скатился с высокой подножки, замелькала под ногами трава, влетели в магазин. Навалившись грудью на прилавок, Валя схватила стоящую на нем голубенькую керосинку.

– Куда! Куда! – закричала продавец.

– Я плачу! – поднял руку с деньгами Гриша около кассы. Выскочили, а поезд зеленой ящерицей, извиваясь, уползает. Думали догнать, но когда добежали до железнодорожного полотна, он уже был в метрах ста от них. Запыхавшиеся, растерянно остановились. И тут поезд вздрогнул, словно споткнулся, залязгал буферами, завизжал тормозами, затрясся, остановился. В дверях показались проводники с зелеными свернутыми флажками. Мужчина в форме железнодорожника шел вдоль состава. Валя с Григорием успели добежать до последнего вагона, вскарабкаться на высокую подножку. Поезд тронулся. Прошли вагонов восемь, пока добрались до своего купе. Человек в железнодорожной форме подавал Евгению квитанцию за уплаченный штраф.

– Следующий раз подумаете, молодой человек, прежде чем сорвать стоп-кран, – сказал он с укоризной.

– Спасибо, Женька, выручил нас! Умница, я бы, наверное, не догадался, – смеялся Гриша.

Еще запомнился день встречи с Сергеем. Он шел по перрону рядом с замедляющим ход вагоном. Высокий, узкоплечий, с запавшей грудью. Худое, красным клинышком лицо казалось маленьким по сравнению с длинной папиросой, торчащей изо рта. Валя не видела его два года. Представляла совсем другим и теперь, смотря на него, узнавала и не узнавала. Очень изменился. Рядом шел, вероятно, его товарищ, круглолицый, улыбающийся, не спускающий веселых любопытных глаз с Валентины. Она сошла с подножки с керосинкой в одной руке, другой обвила шею Сергея. Он чуть коснулся губами ее губ. А из вагона выходили матросы. Первый, Евгений, опустил тяжелый узел с периной, потом Гриша с подушками, за ним Алеша с чемоданом.

– Тут вся команда корабля? – спросил, смеясь, Сергей.

– Нет, только трое, – сверкнул белозубой улыбкой Евгений, – принимайте невесту с приданым.

Не спалось. Хотелось есть. От твердой полки болели кости. Постукивал, покачиваясь, вагон на стыках. Ночью долго стоял где-то в поле. В тишине было слышно, как кто-то всхрапывает и тоненько свистит, выдыхая. Голубой пеленой повисла липкая духота.

Заплакал сын. Валя с трудом поднялась, расправляя затекшую руку. Взяла ребенка на колени, покормила грудью. Морил сон. Утром проснулась поздно. Сын еще спал. С наслаждением сполоснула лицо холодной водой, изо всех сил надавливая снизу кран-сосок, выжимая из него по каплям воду. На ладони даже остался красный след. «Специально, вероятно, делают такой тугой, чтобы экономили воду», – подумала она. Когда вернулась в купе, соседи собирались завтракать.

– Садитесь с нами, – подвигая к ней коричневый запашистый чай, предложил Василий Иванович.

– Спасибо, только что проснулась, не хочется, я позже позавтракаю. – У нее ничего не было, и она стеснялась положения, в которое попала. В животе от голода забурлило. Она вспыхнула, глянула на соседей: не слышат ли. В обед притворилась спящей. Весь день сын тянул пустую грудь, обидно плакал. Поезд опаздывал.

В Новосибирск прибыли в полночь. Отец, высокий, худой, небритый, ткнулся в Валину щеку жесткими колючими усами. Из-за его спины проталкивалась Маша. Сестры были совсем не похожи друг на друга. Валя темно-русая, кареглазая, чувственная и неуравновешенная. Мария длинноногая, с соломенно-золотистыми жесткими волосами, продолговатыми зелеными глазами, замкнутая и волевая. Бело-розовая кожа ее лица светилась в полутьме вагона. Она моложе Вали на пять лет. Мать у них умерла молодой, оставив младшую дочь на попечение старшей. Мария никогда не возражала против команд сестры, но молча, упрямо всё делала по-своему. У Вали к сестре было теплое, материнское, покровительственное чувство. Она постоянно обнимала, целовала сестру. Мария теплела от ее ласки, принимала ее как должное, но своих чувств не проявляла.

– Папа, Маша, пойдемте скорее, я вам сына покажу. Смотрите: у него синие-синие глаза! – Валя пыталась раскрыть веки спящего ребенка, но пальцы скользили, и в открытые узенькие щели глаз не было видно. Малыш недовольно завертел головкой, сморщился, готовый дать реву.

– Ладно-ладно, верим, – тянул ее за руку, смеясь, отец, – не тревожь ребенка. Совсем ты у меня еще глупая девчонка. Валя повернулась к отцу и, улыбаясь, виновато спросила:

– У тебя нет денег с собой? У меня ни копейки.

– Что ж ты не предупредила! Указала бы в телеграмме: «Возьми денег с собой», – я бы взял.

– А хлеба кусочка нет?

– Да разве ж я знал, что хлеба с собой надо взять, – глаза его смотрели жалеючи.

– Ну, ничего. Скоро приедем, – махнула рукой Валя. – Сергею костюм купили. Гимнастерка и брюки, в которых он пришел из армии, за год совсем порвались. Вот и остались без денег. Ну, как вы?

– А ничего, живем помаленьку. Ты-то как? Надолго в Кемерово?

– На четыре месяца, на практику.

– Граждане, поезд опаздывает, стоянка сокращена. Прощайтесь быстрее, был второй звонок, – громко говорила проводница, гремя ключами, открывая служебное купе. И, словно в подтверждение ее слов, поезд дернулся и медленно поплыл мимо освещенного вокзала. Отец торопливо ткнулся холодным носом в Валину щеку. Мария молча подставила свою щеку для поцелуя сестры, и оба поспешили к выходу. Валя заглядывала за раму окна, вот они выскочили в полосу света, и на какое-то мгновение она увидела их с поднятыми в прощании руками.

В Кемерово Валя приехала рано утром. Солнце залило розовым светом дома, вокзал, улыбающиеся лица встречающих. Взбитой пеной в голубом небе плыли облака. В вагоне душно, пахло каменным углем.

На перроне людно. Валя никогда не видела родителей Сергея. Поженились, в день регистрации выпили с Сергеем бутылку шампанского (подарок зятю от Валиного отца). Вот и вся свадьба. Но она сразу догадалась, что это они, увидев их в окно. Перед ней стояла полная женщина с мясистым злым лицом, над ровной влажной щелью рта бугристой грушей нависал нос; колючие глазки, утонувшие в водянистых мешочках век, пытливо высматривали кого-то среди пассажиров, выходивших из вагона. «Как она похожа на Кабаниху Островского, – подумала Валя, – с такой жить – побежишь топиться». Тревога закралась в сердце. Стало страшновато. Одета женщина была бедно: в старую ситцевую кофточку и черную юбку, сшитую из старых брюк мужа, которая была ей узка и плотно обтягивала большой живот. Ноги обуты в растоптанные, потрескавшиеся от времени туфли. Рядом с ней стоял щупленький мужчина в железнодорожной форме. Лицо веселое, доброе. Это вселяло какую-то надежду.