Периодически между студентами обоих полов вспыхивали бурные романы и так же быстро гасли, обычно после того, как нерадивое чадо, возмечтавшее жениться против родительской воли, вызывалось для серьезной беседы в директорский кабинет.
Меня же все это обходило стороной. И не только потому, что, в отличие от Люция Малфоя, для представительниц чистокровных семей – а иных в Хогвартс не посылали – я был непривлекателен как потенциальный супруг, но и по причине моей тотальной незаинтересованности в общении более близком, чем простая дружба. Хотя, откровенно признаться, друзей, помимо Люца, мне завести так и не удалось. Как частенько посмеивался Малфой, виной всему была моя «несколько эксцентричная» внешность. «Ты похож на вампира, мой дорогой! – говаривал он мне. – Ничего удивительного, что девушки шарахаются от тебя, а юноши предпочитают не связываться с тобой!» Если бы Малфой знал о Наследии Принцев, вероятно, он бы не стал шутить на столь щекотливую тему, но я никому не открывал страшного секрета нашей семьи. Даже единственному другу!
Когда я смотрел на собственное отражение, то прекрасно понимал, что он имел в виду. Из зеркала на меня глядел настоящий вампир: бледное лицо в обрамлении черных, как вороново крыло, волос; пугающие мрачной темнотой глаза и залегшие под ними тени – следы вечного недосыпания. Не хватало только выступающих клыков и перепачканных чужой кровью губ.
Ближе к шестнадцати я, к своему несказанному ужасу, осознал, что в ТОМ САМОМ смысле мне нравятся исключительно мужчины. Я мог сколько угодно любоваться первыми красавицами Хогвартса, но сердце мое (да и прочие органы) оставалось совершенно равнодушным, тогда как некоторые студенты, да и – чего греха таить! – преподаватели, вызывали абсолютно нежелательные реакции. Особенно мучительно для меня стало посещать душевую, где невозможно было скрыть постыдное возбуждение от посторонних взглядов. Я приобрел привычку мыться в одиночестве и получил от Блэка, вдобавок к иным обидным прозвищам, кличку «грязнуля-полукровка».
В конце концов я не выдержал и поделился своими неутешительными выводами относительно собственных предпочтений с Люцем. Я боялся увидеть в его глазах презрение или даже отвращение, но он лишь улыбнулся.
– Ну и что тут удивительного? – он ободряюще приобнял меня за плечи. – Большинство волшебников по природе своей бисексуальны – то есть могут спать и с женщинами, и с мужчинами, – ответил он на мой немой вопрос. – В нашем обществе это не порицается. Я знаю немало партнерских союзов – так называется брак между двумя мужчинами. Разумеется, когда ты – единственный наследник древнего рода, то в любом случае будешь просто обязан обзавестись потомством. Как правило, для подобных целей нанимают волшебницу из бедной семьи, она вынашивает ребенка, а затем получает вознаграждение и Обливиэйт в придачу. Поверь, за целую кучу галлеонов многие готовы пойти на это. У нас, Малфоев, тоже есть несколько таких пар – у одних уже трое детей. Да и меня, скорее всего, ждет похожее будущее – род моей невесты проклят, женщины из семейства Розье часто умирают при родах, особенно если на свет должен появиться мальчик…
– Тогда зачем ты женишься именно на ней? – я поразился, с каким спокойствием он сообщал о перспективе НИКОГДА не иметь детей от собственной супруги.
– Деньги, друг мой! Презренное золото! За моей нареченной дают прямо-таки баснословное приданое. Отец, естественно, не сумел устоять. К тому же, как я уже упоминал, существует приемлемое решение проблемы. Так что род без наследника я в любом случае не оставлю. А для тебя партнерство – это вообще единственный выход. Иначе ты на всю жизнь останешься в одиночестве.
– Люц, ты хоть представляешь, о чем говоришь? КТО захочет МЕНЯ? А кроме того… – я осекся, вовремя вспомнив о том, что обязан хранить в секрете нашу семейную особенность в выборе пары. Мордредов Избранный! Я мог полюбить только его. А если учесть, что меня тянуло исключительно к мужчинам, то возможность найти человека, ответившего бы мне взаимностью, практически равнялась нулю!
– Ты удивишься, когда узнаешь, скольким ты нравишься, Сев, – улыбнулся Малфой. – Они просто побаиваются тебя и твоей огромной магической силы. Потому что они еще молоды и многого не понимают. Партнерство с таким волшебником – невероятная редкость и великая честь для рода. Так что не волнуйся, твое время еще не пришло.
***
Примерно через месяц после моего шестнадцатилетия я впервые испытал то, что мать называла «Дар Наследия Принцев».
Было ничем не примечательное воскресное утро. Вернувшись с завтрака, мы все, по обыкновению, собирались в деревню Хогсмид, как вдруг мной овладело ощущение неотвратимо надвигающейся беды. Страх буквально разрывал меня на части. Я не представлял, куда бежать и что делать. Лишь одно не вызывало никаких сомнений: маме грозила смертельная опасность. Ничего не объяснив Люцу, я наскоро нацепил зимнюю мантию и бросился в лабораторию, доступ в которую, благодаря профессору Бойлеру, имелся у меня и днем, и ночью. Я быстро произнес пароль, ворвался в комнату и принялся распихивать по карманам зелья: экстракт бадьяна, Кроветворное, Обезболивающее, Костерост. Я был уверен – мать еще жива, но с ней случилось нечто ужасное. Покончив с приготовлениями, я опрометью ринулся из замка к границе с Хогсмидом. Я нёсся по заснеженной дороге и даже не думал, как сумею справиться с аппарацией: я ведь не только еще не сдал экзаменов, как не достигший семнадцатилетия, но и не успел достаточно потренироваться – занятия по этому сложнейшему предмету начались сравнительно недавно. Но вот вдали показались первые дома Хогсмида. «Пора», – сказал я себе. Я закрыл глаза и изо всех сил сосредоточился на мыслях о матери…
***
Я очутился в какой-то подворотне. В уши ударили дикие вопли боли и рев толпы, доносившиеся с ближайшей площади, а в носу защипало от дыма костра и смрада горелого мяса. Бок разрывала нестерпимая боль. Утоптанный грязный снег рядом со мной был забрызган кровью. Хвала Мерлину, проулок оказался безлюден: видимо, зрелище казни – а у меня не оставалось сомнений, что именно это и происходило сейчас – заставило всех праздных зевак собраться перед эшафотом. Дрожащими, испачканными в крови пальцами я расстегнул мантию и задрал рубашку. На боку зияла рана, словно кто-то отхватил кусок плоти мечом. Я вытащил из кармана склянку с экстрактом бадьяна и капнул несколько капель на место расщепа. Края раны тут же начали затягиваться коркой. Глотнув Обезболивающего и Кроветворного, я с трудом поднялся на ноги и лишь тут заметил, что вопли на площади как будто стали немного потише. Опершись рукой о стену, я выглянул из своего укрытия. Толпа плотным кольцом окружила помост с установленным на нем столбом, к которому, как мне показалось сквозь едкий черный дым, застилавший все вокруг, были привязаны две фигуры. Они не двигались. Похоже, жизнь уже покинула несчастных, потому что народ, насладившись страшным развлечением, потихоньку расходился.
– Вот всегда подозревала: что-то с этими Снейпами не так! – раздался женский голос неподалеку от меня. Замотанная в теплый платок толстуха смачно плюнула в сторону площади и продолжила беседу с невзрачной женщиной, волочившей за собой маленькую, уставшую, не прекращавшую хныкать девочку. Я узнал говорившую: она была женой пекаря и жила рядом с нами. – С тех пор как Тобиас привел в дом эту ведьму Эйлин, он и сам другим стал. А каким парнем был! Помнится, еще до моего благоверного, и я была с ним не прочь прогуляться в воскресный денек! Недаром мать-то его их браку противилась, чуяло ее сердце – погубит его эта стерва. Так оно и вышло. Вот как сынок их единственный Северус – ну и имечко, небось мать так назвала, чтоб ей в аду гореть! – в лесу запропал, Тобиас и запил. Редкий день, когда в трактире его не видели. И работать почти перестал, а ведь искусным плотником был! А пару недель назад прибежал мой из трактира весь бледный, как мукой обсыпанный, трясется и рассказывает: там Тобиас напился и жену стал обвинять, мол, колдунья она, опоила его зельем, потому он на ней и женился. И штуки всякие ведьмовские дома выкидывала, и мальчонку тому же учила. А после в лес его свела и в жертву дьяволу, – тут она перекрестилась, – принесла. И он, мол, более терпеть это не намерен и готов во всем сейчас же перед священником покаяться. Да только не слишком ему помогло. Ночью стража и схватила обоих. Тобиас-то мигом во всем признался, а Эйлин, сучку эту чертову, говорят, две недели пытали каленым железом, дыбой да огнем. Она и на ногах-то стоять не могла, когда ее к столбу привязывали. Страх какой! Вся в синяках да кровоподтеках, волосы местами сбриты, местами с корнем вырваны… И все про сына своего лопотала. Про Северуса. Должно быть, совесть замучила, что невинную душу сгубила. У-у-у, ведьма проклятая! – она погрозила в сторону площади кулаком. – Как подумаю, что столько лет по соседству с ними жила… Может, от того у меня и детки все померли, от глазу ее бесовского. Ох, не засну я теперь, точно не засну, – причитала толстуха.
