«Я понаслышке знаю о России…» Я понаслышке знаю о России, я не застала старую Москву. Но ведь живут же как-то в Хиросиме: вот так и я живу. И сколько мной получено в рентгенах и сколького уже не получить, не знаю. Но, по счастью, память – в генах: не обокрасть ее, не облучить. …В ночи безлунной раздвигаю шторы и выхожу в открытое окно, в безлюдные московские просторы; как в космосе, на улице темно. И жутко. Это время порешило какую-то церквушку и судьбу и снежною кутьей запорошило… Прижмусь к стеклу – звезда взойдет во лбу: мой третий глаз, всевидящее око, моя планида до скончанья дней, и если прежде было одиноко, то станет так, что некуда одней. И не моргнут глаза мои сухие, когда в районе левого соска в меня войдут неслабые стихии: московский сленг и русская тоска. «Словно живу по второму разу…»
Словно живу по второму разу: все уже было, было, было!.. Словно меняю шило на мыло, хазу на хазу, рак на проказу. Снова ничья оказалась – вот чья, и под ногами все те же листья, Эк, у судьбины улыбка лисья, Эк, у любови усмешка волчья!.. Снова отчизна на том же месте, ибо, как узник, бредет по кругу. Ох и послал же Господь подругу! — с кем поведешься, с тем сдохнешь вместе. «Наверх глянешь – с веткой ветка…» Наверх глянешь – с веткой ветка: накрест и – сквозь прутья – просинь. Никуда не деться: осень. Осень – золотая клетка. Эта местная, святая, вера в лучшую погоду; в братство – равенство – свободу. Эх, отчизна – золотая!.. Золоченая пилюля. От житухи есть лекарство, да не стоит увлекаться… Снега, ландышей, июля ждать, как передачи с воли. Да любить друг друга чаще. Будут нам златые чащи там, где ни любви, ни боли. «Я с тобой забыла дом и век…» Я с тобой забыла дом и век. И стихи. Стихи! – какая малость. Я смотрела на тебя, наверх, и писать рука не подымалась. Так от века: всякая жена на земле всегда отыщет Бога, чтобы верить, чтоб хлебнуть сполна рая и падения. Я строго не сужу: я ближнего щажу. …Под ногами золота несметно. Я иду. Я просто ухожу, потому что мне с тобою смертно. «Горе мое луковое…» Горе мое луковое, горе от ума, муж мой блудный, мука моя, посох да сума. Не бывала замужем — я была за мужем вслед идущей (сами же выберем и служим). Все твои пристанища заселяла следом — декабристка та еще! Кто ведом, тем ведом дух непослушания, продиранье через… На два полушария раскололся череп: левое и правое, — тело мира в швах. Дело мое правое — дело мое швах. Ты желанный гость, поди, там, где могут ждать. Упаси мя, Господи, побеждать… «Не держи ты сокола на своей руке…» Не держи ты сокола на своей руке, Бабочку-лимонницу – в сжатом кулаке, и родное детище дома не держи, не таи ты Господа в закромах души, землю свою родину не сжимай в горсти: чтоб с тобой осталося — от- пу- сти. «Так всякий раз бывает по весне…» Так всякий раз бывает по весне: душа взрывает снежную коросту, готовая к любви и новизне, паденьям и болезненному росту. И столько в ней накоплено щедрот за русскую безвылазную зиму, что хватит на мужчин и на сирот, что хватит на Спитак и Хиросиму березового сладкого питья: душа кору, как чашечку, разбила. …В такие дни до волчьего вытья мне жалко всех, кого я разлюбила. «“Гуси-лебеди” – это о любви…» «Гуси-лебеди» – это о любви. …Бросилась сестрица догонять братца, видит: стоит молочная речка, кисельные берега. – Речка, речка, куда гуси полетели? – Съешь моего киселька с молоком – скажу… Не: переплыви меня, не: сделай для меня, а – съешь моего киселика, то есть раздели со мной меня, не: дай, а – возьми. Брать труднее, чем давать. Давали – дружно: всяк по горсточке — целую гору. И стоит гора, золотая нора. – Эй, гуси-лебеди! Возьмите моего золота!.. Метнулись гуси-лебеди и пропали за темным лесом. И стоит гора – одна-одинешенька — золотой головой в небо упирается. Любовь – это когда у тебя берут тебя. |
