«Это моя образцовая школа…» Это моя образцовая школа с вечнобеременными училками, с нищенством классов и холодом холла, резью звонков и немытыми вилками. Вот, проходя до конца коридора, слышу урок фанатичного пения и тишину пионерского сбора: тихую-тихую, до отупения. Вижу перке и укол под лопатку, греческий профиль женатого физика, библиотекаршу-психопатку, сына ее, бледнолицего шизика. Вижу хрустальную Вашу указку, белую руку и стать географскую, братский газон и дырявую каску — всю эту школу родную, дурацкую. С по-деревенски большим огородом, белой капустой и красными маками, школьным народом и местным юродом, матом, стихами, любовью и драками… Вижу отличниц Наташу и Машу, ставших валютными проститутками, пруд, как две капли похожий на чашу, если смотреть из-под облака, с утками и селезнями, стрекозами, ряскою… Вот и последний дебильный экзамен сдан и на стенке про мать нашу краскою масляной: «Боже! храни ее. Амен». «Это в Токио с неба летят лепестки хризантемы…» Это в Токио с неба летят лепестки хризантемы, а у нас, словно розга, сечет ледяная лузга: это наша зима, это вечная русская тема, это русская смерть, до которой четыре шага. Это в парках дубы, толстомясые, как баобабы, ибо снег – это мерзлое мясо на русских костях. Это в каждом дворе задубелые снежные бабы, что пасут мелюзгу да мужей-недоумков костят. Это все мы, погрязшие в русском быту, словно в блуде, ибо: кто всех сильнее на свете? Не мучайтесь! Быт. И спешат по бульварам обычные снежные люди: кто в детсад, кто в госстрах, кто в бессмертье, а кто в Массолит. Это органы зренья и духа залеплены ватой: продираем глаза, прорубаем в Отчизну окно. Только как разобраться, кто самый из нас виноватый, если белая наша Россия – сплошное пятно. «Русская жизнь насквозь литературна…» Русская жизнь насквозь литературна. Мы страна слова (оно наше дело). Мы живем по писаному: с листа. Я к вам пишу – чего же боле? Что я могу еще сказать? «Пишу», «сказать» – это поступок, это для Татьяны, «русской душою», дело. Да еще какое! Дело жизни. Дело судьбы. Дело женской русской судьбы. Сначала я молчать хотела… (молчать – не говорить – не делать) Чтоб только слышать ваши речи, Вам слово молвить… «Слышать», «молвить» – это тот прожиточный минимум, без которого нельзя. Но в том-то и дело, что Слово – это первотолчок: оно «было в начале», а потом – была жизнь, был весь мир. Слышать – молвить – это самообман (слукавила!), точнее, это первотолчок сердца. На самом деле Татьяне как всякому русскому сердцу нужен весь мир и вся жизнь другого человека. Она проговаривается: «…Была бы верная супруга И добродетельная мать». Ваша, Онегин, супруга, Ваших детей мать: неужели Вы не поняли? (Вы – поняли: «Когда б мне быть отцом, супругом Приятный жребий повелел…») Ибо Вы – «воля неба» (читай: написаны на небесах). Татьяна хочет, чтобы Он (егин) был для нее всем в обмен на всю себя («судьбу мою… тебе вручаю»). Но – не пришлось. Встретившись в пространстве, разминулись во времени: условие необходимое, но не достаточное. Как в школьной теореме. И ничего не докажешь. Он в другом кругу, точнее, на другом витке, ибо круг у нас один. И все вернется на круги своя. Туда, где (в 1831 г.) «я думал: вольность и покой замена счастью. Боже мой! Как я ошибся…» И все вернется на круги своя. Туда, где (1834 г.) «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» Это закон русской жизни: возвращаться по кругу к тому, от чего ушел, внутри себя обернувшись на 180°. И утверждать – там, где отрицал (Онегин). И отрицать – там, где утверждал (Татьяна). И возрождать то, что разрушили. И разрушать то, что наворотили. И вечно Татьяне убеждать: «Я буду верная супруга!..» И вечно Аленушке умолять: «Не пей, козленочком станешь!..» И вечно жене голосить: «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты!..» Ничего не докажешь. Он все равно уйдет, выпьет, сделает по-своему. Чтоб потом вернуться. «Дожив до двадцати шести годов…» Побывав в козлиной шкуре. Без ноги или в цинковом гробу. И захочет начать сначала. И снова будет слово. Но Татьяна уже будет другая, верней, «другому отдана». И снова не встретится со своей судьбой (во времени, ибо место у нас – одно). Судьба России — это извечная не-встреча с самой собой. |
