Иоганн взглянул на ребенка и понял: проклятая чаша его отца до сих пор не сожрала душу маленького героя только потому, что он отчаянно сопротивляется где-то в глубине своего расколотого сознания. И охотник понял, что он приведет эту борьбу к счастливому финалу. Жизнь будущего маркиза Карла Луи де Люмино стоила смерти бастарда ван Роттенхерца.

Теперь у охотника была цель. Он собирался побороться с проклятой жижей в теле мальчика.

Вода из кладбищенского колодца, из кубка кровавой луны. Эта мерзость плескалась в желудке ребенка, текла по венам. Приказав очистить помещение и принести его саквояж, доставленный лично дотошным Гиттемшпицем, ван Роттенхерц приступил к лечению.

Перво-наперво он попробовал применить рвотное, но без особой надежды. В попытке вывести проклятую эссенцию из тела Луи охотник, а теперь доктор поневоле, не преуспел. Два дня мальчика рвало от особого настоя трав, он метался во сне, извергал из себя остатки прошлых ужинов и бульоны, которыми его поили после падения в кому, стонал и выл. Но все было без пользы. На третий день ребенок снова напряженно застыл, вновь вступив в противоборство с тьмой внутри.

От скверны часто помогали посты и молитвы, личные обращения проклятого к Единому или иному богу. Следующей попыткой ван Роттенхерца была электрошоковая магия. Детское тельце, от четырех, укрепленных на руках и ногах магических свитков трясло как больного падучей, он выл как раненный зверь, доводя до слез и истерики мать, сестру и служанок. Но в себя так и не пришел.

«Почему, отец? Почему тебе потребовалось безвинное дитя? Ты видишь, он борется с тобой, не дает чернокнижным путам сломить свою волю. Почему ты не взял любого другого из местных, слугу, молодого маркиза, учителя фехтования. Чем этот мальчик заслужил муки? Будь ты трижды проклят в своем аду. Ты и твои черные поделки совращающие самых лучших. Наверняка это доставило тебе радость».

Все время, пока шли «пытки», Иоганн неотлучно находился рядом с пациентом, спал, только когда тот затихал, вернее, скорей впадал в дрему тут же на стуле. Он держал своего подопечного за руку и шептал, почти в бреду:

– Ты сильный, Луи. Ты очень сильный мальчик. Борись! Борись с ним. Мы не проиграем. Вспомни своего великого предка, тот Луи не сдавался, и мы не сдадимся. Держись, пацан!

Гиттемшпиц сам кормил своего мэтра, запихивая в него еду силой – когда дело доходило до работы, каждый из этих напарников знал свое дело великолепно.

На шестой день, когда месяц вандратакас уже начал клониться к концу, когда не помогли ни рвотное, ни электрошок, ни очищающие заклятья, от которых ребенок сходился в дугу, выворачивая суставы, Иоганна осенило.

«Кубок кровавой луны. Кровь. Неужели, отец, ты научился делать вампиров?»

Вечером Гиттемшпиц очень аккуратно принес теплый котел, в котором плескался антивампирический декокт, средство, способное предотвратить становление даже очень сильной кровососущей твари. Ван Роттенхерц сам вливал серо-зеленую бурду в горло многострадального Луи через воронку.

– Держись, мой маленький друг. Мы обязательно спасем тебя! Борись с ним!

Первый день прошел в напряженном ожидании. Ребенок лежал без движения, охотник то и дело забывался беспокойным сном. Лицо Луи, будто сошедшее с иконных полотен, стало расслабленным и безмятежным, он легко дышал. Иоганн уже поверил в победу. На второй день маленький де Люмино страшно захрипел, изо рта пошла бурая пена, он вывернулся с кровати и на мгновение даже пришел в себя, извергая потоки рвоты – остатки декокта и черную кровь своего нутра. Затем он снова впал в беспамятство. Днем позже ребенка прошиб кровавый пот, не прекращавшийся два дня.

«Нет, отец, так легко мы не сдадимся. Тебе не победить, обугленный, зловонный дух».

На следующий день Иоганн ван Роттенхерц покинул особняк маркизов. Он отправился за более сильным средством от недуга. Верный Гиттемшпиц остался, надев на ребенка браслеты из холодного серебра. Хальст следил за состоянием пациента, искренне желая удачи своему патрону и, как умел, подбадривал смелого больного мальчика. Холодное серебро – могущественный и редкий материал, уничтожающий любую скверну, должно было позволить мальчишке продержаться до возвращения охотника.

Восход над фортом Последней надежды

Восход медленно заливал мир мутной, багровой краской, разъяренное око солнца чужой земли всходило далеко на жестоком востоке, утопая в блеклых тонах пылевой бури.

Форт Последней надежды медленно пробуждался. Или скорее восставал ото сна. Несколько десятков сильных, но до крайности изможденных людей поднимались с войлочных одеял, почти тут же, на месте, облачались в доспехи, наскоро, не обращая внимания на вкус, завтракали гнилой солониной и сухарями, полными песка и кремневой твердости.

Рассвет застал брата Луи на крепостной стене. Уже третий день командир отряда арьергарда разбитого воинства кругоносцев не знал сна. Он обходил усталых дозорных, в самые темные часы пустынной ночи вынужденных почти висеть на своих копьях, чтобы не свалиться с недосыпа, или просто стоял, как сейчас, на крепостной стене. Спать было бы преступно.

Чуть реже он обходил жалкие руины крепости какого-то пустынного бандита, давно покинутой ее старыми обитателями и вглядывался в лица спящих, где упали, бойцов, считал шрамы, слушал дыхание. Каждый день кто-то умирал. Они назвали эту груду камней Фортом Последней надежды. Сколько войн, сколько отступающих армий и брошенных отрядов давали своим убежищам схожие имена? Никто не знал.

Армия отступала, войска безбожного Султана разбили их по всем фронтам, Царство веры было потеряно. Блистательные герцоги, главы орденов, рыцари-ветераны в сияющих доспехах, все это катилось к берегам и портам. Как крысы или обезумевшие лемминги, братья-кругоносцы бежали к кораблям, дабы отдаться на волю волн и утлых своих судов, лишь бы избегнуть гнева Кагана Гетербагов. Лишь бы забыть охваченный огнем город и головы сильнейших и самых смелых, насаженные на кривые пики.

Отряд брата Луи, барона Луи де Люмино, был в арьергарде, одним из мелкого ручейка смелых безумцев, прикрывающего бегство великой армии Веры. Они стояли последней плотиной против кавалерии эмира Рашида «Великолепного», уже третью неделю преследующего разбитый корпус герцога Бернгарда Жозефа де Люзона. Еще четыре дня назад сотня, теперь шесть десятков изнуренных жарой и жаждой бойцов должны были остановить, задержать продвижение пятидесятитысячной орды, преследующей семь тысяч беглецов под гордым баннером золотого круга Единого. Они были последней надеждой.

Рассвет накрывал мир рассеянным багрянцем, брат Луи вглядывался в горизонт, его мужественное, будто отлитое из бронзы узкое лицо давно утратило тени эмоций, оставалась лишь упрямая напряженность. Там, за пеленой песка и пыли, гонимых волей пустынных ветров, скрывался враг. Из пыльных облаков проступали очертания мертвых, утраченных городов, ухмылки демонов и глаза местных, хитрых шайтанов, дальше, за пеленой песчаной лжи, шла смерть. Смерть звали Рашид, и тысяча всадников его авангарда, под флагом черного полумесяца и с девизом на хмааларской вязи: «Я бич неверных».

Кавалерия шла вперед, сипахи, облаченные в доспехи не хуже рыцарских, и будто гончие, мчащие перед ними конные лучники. Сам Рашид «Великолепный», эмир Сгоревшего Города, неумолимый мститель, поклявшийся перебить всех неверных, разорявших его земли, священные земли Хмаалара, любимец султана, охотничий сокол Кагана, возглавлял своих отборных людей. Столкновение было неизбежно, как приход ночи.

Луи вглядывался в горизонт, просто потому, что пока смотришь вперед, можно не думать о худшем. Можно считать чужие клинки, обдумывать тактику, оценивать возможности поля боя, предполагать вылазки и не думать о том, что с тобой меньше сотни обреченных воинов, которых держит здесь уже не вера, а скорее безнадежность. Кто-то должен умирать.

На сторожевой башне, единственной целой, реял пожелтевший флаг, с еле отличимым золотым кругом. Ветер рвал его подобно пустынному шакалу.