До сих пор слышу все глухо, словно нахожусь под водой, поэтому еле различаю стук в дверь и голос матери. Хмуро реагирую, но ничего не кричу, чтобы заставить ее оставить меня в покое. На часах восемь вечера. Думаю, она хочет позвать меня ужинать.

Встаю на ноги резко. Мне нужно привести себя в порядок. Ключи беру со стола, поспешив к двери, и открываю замок, заставив мать сделать несколько шагов назад.

— С тобой все хорошо? — У меня галлюцинации, или мать реально беспокоится?

— Да, — говорю, быстро заперев дверь. Проверяю её, несколько раз дергая ручку, после чего сую ключи в карман юбки, быстро шагая к ванной, но мать не оставляет меня, преследуя с навязчивыми вопросами:

— Выглядишь плохо. Что-то болит? Я приготовила ужин, я… — Продолжает тараторить и затыкается только в тот момент, когда я хлопаю дверью перед ее лицом, оставшись одна в ванной комнате. Здесь влажно и прохладно. Мне нужно согреться. С этой мыслью и тяжелым хриплым дыханием подхожу к раковине, грубо кручу ручки крана, и кипяток обжигает ладони, заставляя выругаться шепотом. Терплю. Это я умею. Кожа пальцев краснеет. Боль распространяется довольно быстро, вынуждая сжимать веки и запрокидывать голову. Топаю ногой, прикусывая нижнюю губу, после чего сутулюсь, опуская лицо, еще немного и коснусь лбом ледяного края раковины. Поток воды сильнее. Горячее. Приоткрываю веки, перед глазами немного плывет. Раковина начинает медленно наполняться, уровень воды поднимается, так что опускаю руки ниже, по запястья в кипяток, и громко мычу, дергаясь от ощущения, что рвет тонкий слой моей кожи.

Стук в дверь. Обеспокоенный голос матери по ту сторону:

— Харпер, ты точно в порядке?

— Да! — не кричу, но голос срывается. Шмыгаю носом, с судорогой в телу дышу, вдруг осознав, что сама не могу нормально контролировать свои действия. Пытаюсь убрать руки от воды, но их словно притягивает обратно, отчего с моих губ срывается крик, а по щекам начинают обильно течь слезы.

Нельзя.

— Черт! — начинаю бить ногой о стену под раковиной, до крови прикусывая язык и губу.

Проявления эмоций недопустимо.

Мать начинает звать отца, параллельно дергая ручку двери. Мой безумный вопль выбивает пробки из моих ушей, и я наконец могу слышать всё четче, поэтому первое, на что обращаю внимание — это всё тот же плач. Громкий. Детский. И он сдавливает виски, заполняя мою голову целиком. Сама начинаю рыдать в голос, оглядывая помещение, свет в котором мутнеет. Взглядом цепляю зеркало перед собой и сжимаю веки от ужаса, когда кажется, что у меня нет губ. Вновь смотрю на свое отражение. Всё в норме. Руки вдруг резко выдергиваю, начиная растирать. От раковины отхожу, горбясь, и мычу, с безумным страхом бросая взгляд на ванную. Полную воды. Серой, грязной воды. И плач.

— Боже… — шепчу, плача, и бросаюсь к раковине, крутя больными руками ручки. Не поддается. Вода продолжает течь, вырывается наружу в сильном потоке, отчего капли обжигают меня, вынуждая отскакивать в сторону.

— Хватит! — кричу, сама не понимая, кого именно умоляю прекратить. — Хватит! Хватит! — детский плач становится громче, и я уже не могу этого стерпеть, поэтому, как обезумевшая, бросаюсь к двери, открывая замок, и толкаю мать, стоящую на пороге, уносясь прочь. Женщина, кажется, что-то кричит мне в спину, кидаясь вслед, но не торможу. Не оглядываюсь. Хватаюсь за перила лестницы, не поднимая красных глаз на отца, который спокойно стоит у входной двери, провожая меня взглядом под ругань жены. Думаю, он собирался уехать, поэтому тепло одет. Громко хнычу, достигая первого этажа, и без оглядки кидаюсь к двери. Дальше. Мне нужно убежать от этого плача. От детского рёва. От шума воды. Всё это преследует меня до самого автомобиля с горящими фарами. Пока мне не удается полностью ощутить дикий мороз, который режет мою плоть, поскольку основная задача — побег. И мой мозг не успевает обрабатывать в таком хаосе остальную информацию. Отец оставил ключи в машине, поэтому он начинает двигаться в мою сторону только тогда, когда сажусь на переднее сидение, подсознательно решая, что машина поможет мне скрыться от шума намного быстрее.

Блокирую двери, шмыгая носом, и не вытираю влажные глаза, позволяя слезам продолжать течь. Поворачиваю ключ, слушая рев мотора, и крепко берусь за руль, не реагируя на отца, который начинает звать меня, пытаясь открыть дверцу. Он называет меня по имени, стуча по оконному стеклу, но не отзываюсь. Оглядываюсь, пока слишком резко сдаю назад, видя только как мужчина хватается за голову, и мать, выбегающую в панике на холод. Кручу руль. Больше не смотрю в сторону дома, отдаваясь полностью своему плану, который включает в себя только один пункт. Бежать. Просто бежать. Жму на педаль газа, не собираясь контролировать скорость езды до тех пор, пока не окажусь как можно дальше отсюда. К черту. Просто к черту.

Это была не я.

Это. Была. Не. Я. Слышишь?

Так оставь меня в покое!

Продолжаю морщиться и плакать, не успевая вытирать глаза руками. Громко дышу, не справляясь с сердечными скачками в груди. У меня нет прав. Я только училась. Когда-то. Так что надо найти дорогу, где меня вряд ли остановят патрульные. Кручу руль, выезжая из нашего поселка, и терплю боль в ладонях. Ведь от горячей воды не останутся ожоги? Не умею включать печку, поэтому холод быстро охватывает. Пальцы босых ног уже немеют. Знакомое чувство потери власти над телом. Успокоение приходит медленно. Оно лишь затрагивает мое сознание, но не тело. От спазмов начинается тошнота, и мне правда кажется, что нужно остановиться и прочистить желудок, но не могу. Я всё ещё слышу его плач, поэтому сильнее давлю на газ, сворачивая с основной дороги на какую-то темную, с одиноко стоящими фонарными столбами. Если не ошибаюсь, то таким путем смогу добраться до станции, хоть и времени на это уйдет больше, чем, если бы я ехала через основную улицу. Плевать. Темнота успокаивает. Она ублажает воспаленные от слез глаза, внутри которых начинает пощипывать. Моргаю, сильно сжимая веки, и давлю на газ. Несусь не по своей полосе, а посередине, так что машинам, что спокойно едут навстречу, приходится сигналить и отъезжать в сторону. В горле начинает першить. Неизвестное ощущение горечи вынуждает пальцами одной руки чесать шею. Ещё один поворот. Глубже, рядом с неширокой лесополосой. Гоню на красный, не дожидаясь своего светофора. Не могу стоять на месте, поэтому по моей вине передо мной тормозит автомобиль, а в зад того врезается следующий. Плевать. А шепчу это слово без остановки, надеясь, что новая волна слез не выдаст мои настоящие чувства, в которых мне не хочется признавать самой себе.

Впереди ещё один поворот. Дорога идет между старыми домами-пятиэтажками, которые либо оставлены, либо используются под склад. Ещё в них ночуют люди без места жительства. Это всё, что мне известно. А ещё — там нет камер, там нет полиции. В такое время там не должно быть людей.

Освещение — это только фары моей машины. Проезжаю фонарный столб — последний на моем пути — его темно-оранжевый свет неприятен глазам, так что прищуриваюсь, начиная тереть веки. Одной ладонью сжимаю руль, повернув его, чтобы вписаться в резкий поворот, но не рассчитываю, поэтому заезжаю на тротуар, не успевая даже толком испугаться, когда всего секунду вижу перед собой человека, который выскакивает из неоткуда, из самой темноты, тут же повернув голову, отбросив что-то в сторону, и прыгнув мне на капот, при этом сгруппировавшись. Всё это происходит слишком быстро, поэтому я в страхе замираю, нажав на тормоз. Обеими руками цепляюсь за руль. Смотрю перед собой на темную улицу и неработающий фонарный столб, в который могла влететь.

И лучше бы именно это и произошло.

Чем…

Приоткрываю рот, с дрожью вдохнув. Глотка тут же сжимается, будто я глотаю осколки стекла. Боюсь моргать. Медленно поднимаю взгляд на зеркало заднего вида. Вижу человека. Вижу, как он пытается присесть, но хватается за свое плечо.

— Нет… — осторожно качаю головой, и в панике открываю дверцу автомобиля, выскакивая на холодную улицу. Пар тут же срывается с губ с кровавыми подтеками. Босые ноги ступают по асфальту, усыпанному острыми мелкими камнями. Первое, что бросается в глаза, буквально толкая меня обратно прижаться к машине, — это бита. Гребаная бита, видеть которую я не хочу. В Лондоне наверняка найдется немало любителей бейсбола, но в голове всплывает имя только одного человека, поэтому оборачиваюсь, со стучащими от ледяного ужаса зубами взглянув на парня, который уже сидит на коленях, одной ладонью сжимая свое плечо.