Но свобода — понятие иллюзорное. Как таковой свободы не существует. Человека связывают обязанности. Даже если ты просто школьник, ты уже чувствуешь эти оковы, и волнуют они только тех, кто умеет ощущать их, знает, что означает быть «запертым».

Свободы сознания нет. Рамки выстроены даже в организме, во внутреннем мире, который просто должен принадлежать тебе, как и твое тело, с которым ты сам решаешь, что делать. Стоит ли упоминать о крепостном праве? О черных рабах?

Твое тело — не твое. Твое сознание — не твое. Смирись.

Или же беги прочь.

И Мэй Харпер выбирает побег. Она с трудом закрывает дверцу, прокручивая замок, и уже готова рвануть с места навстречу фальшивой свободе. Как удачно, что она пока может вовремя остановить себя, иначе бы влетела в парня, который постоянно, словно подкрадывается. Его тактика выживания? Неплохо.

Девушка проглатывает все возникшие в голове вопросы, и гордо поднимает лицо, взглянув ОʼБрайену в глаза без особого смятения:

— Тебе лучше? — Она — староста. И интересоваться самочувствием одноклассников для нее не странно. Правда, Харпер наивно полагала, что Дилан уехал домой. На уроках его не было. Вот только на тот момент у него сил хватило только для того, чтобы добраться до уборной, где парень закрылся в одной из кабинок, чтобы перевести дух.

ОʼБрайен странно молчит, отводя взгляд в сторону. Он злится. И у него на то есть причины:

— Тебя никто не просил лезть, — твердо проговаривает каждое слово. Да, он раздражен тем, что получил помощь от нее. Тем, что она знает. Харпер наверняка считает его жалким, а жалость — это самое низкое чувство. Дилану не нравится ощущать на себе тяжесть долга перед кем-то.

— Не за что, — в ее голосе нет сарказма. Харпер просто слишком вымоталась, чтобы противостоять открыто. И нужно ли? Она уже решила для себя, что у нее нет причин злиться на Дилана. И это упрощает жизнь.

Хочет обойти его и даже не вздрагивает, когда ОʼБрайен выводит руку из-за спины, сжимая биту, а Мэй просто спокойно выдыхает, не придавая этому жесту значения:

— Хочешь конспекты взять? — Спрашивает, и ОʼБрайену хочется разбить себе лицо. Нет, не ей, а именно себе, ведь именно он — тот, кто ведет себя нелогично. Это он подошел к ней, хотя мог просто отправиться домой. Это он сейчас не дает ей пройти, открыто угрожая, что прибегнет к насилию. А в чем причина? Только в его гребаной гордости. Мэй Харпер помогла ему, и он чувствует себя жалким должником и ему это не нравится. Сколько раз парню ещё придется надавить на неё? Как еще продемонстрировать свои «нехорошие» качества, чтобы девушка наконец поняла, что ей лучше вообще не смотреть в его сторону?

ОʼБрайен ведет себя нерационально.

Парень успевает опомниться только тогда, когда Харпер начинает рыться в сумке, в поисках тетрадей, чтобы отдать парню без какой-либо задней мысли. Ему нужно? Окей, бери, только дай ей уйти, иначе она сойдет с ума от этой духоты. Девушка протягивает ему одну тетрадь, и парень практически каждой клеткой своего организма ощущает, как злость скручивает. Эта девка смеется над ним? Один удар битой по рукам — и тетрадь оказывается на полу, а запястье Мэй начинает ныть от боли, но, конечно, она не была бы собой, если бы показала свои эмоции открыто. Исподлобья смотрит на Дилана, уже ощущая, как готова закричать, высказать ему всё, что она думает, вылить всю внутреннюю грязь, но вновь и вновь останавливает себя и свои желания, принимая «холодный» вид:

— Надо было сразу сказать, что тебе не нужно, — тон голоса такой, словно она отчитывает Дилана, и он это чувствует, поэтому делает угрожающий шаг к девушке, которая не успевает присесть, чтобы поднять тетрадь, поэтому парень ступает по ней, сминая. Харпер не делает шаг назад. Она знает, что Дилан в первую очередь думает о себе, а значит, не нарушит границы безопасного расстояния. Так что девушка поднимает взгляд, искоса уставившись на парня, который крепче сжимает пальцами рукоятку своего оружия, словно готовясь вот-вот ударить. Чего он медлит? Ждет, что она развернется и помчится прочь. Дилан ОʼБрайен впервые по-настоящему запугивает, с надеждой, что не придется прибегать к действиям. Слишком устал. Но Харпер не бежит. И это еще один повод для злости со стороны парня, что имитирует попытку размахнуться, но не успевает ударить по шкафчикам, как девушка закатывает глаза от такой же родной им обоим усталости, громко выдохнув:

— Хватит уже, Дилан, — в её взгляде не та самая мольба или просьба, а именно попытка достучаться. Ей надоело. Ему надоело. Так почему бы не разойтись с миром. Всё. Довольно.

ОʼБрайен сглатывает, опуская обе руки вдоль тела, и смотрит спокойно на Харпер, которая качает головой, с упреком шепча:

— Самому ещё не тяжело от этого? — не ждет ответа, отводит взгляд, обходя Дилана не спеша. Будто уверена в том, что не получит удара в спину.

И не получает.

Уходит.

ОʼБрайен битой касается пола, звук легкого удара разносится эхом, не подгоняя девушку. Она лишь с охотой вдыхает аромат дождя, выходя на улицу.

Начало этого дня правда тяжелое.

***

«Какого черта? Думаешь, мне просто?!»

«Опять ты о себе! Мне это дерьмо уже осточертело!»

«Ага, хочешь говорить только о себе? А кто подумает о моих чувствах?!»

Они затыкаются. Причем оба и одновременно, стоит мне показаться в дверях все еще разгромленной мною кухни. Женщина в странном халате, хотя она правда пытается выглядеть соответствующе своему внутреннему положению, но все равно её внешний вид оставляет желать лучшего. И он — мужчина с легкой щетиной, который прекратил бриться, не желая выслушивать замечаний в свой адрес. Видимо, ему наскучило быть послушным. Неужели, это попытки выбраться из оков жены? Мило, интересно, чем же подобное закончится?

Путь домой невыносимо долгий. И я тянула его, как могла, чтобы вдоволь насладиться показным одиночеством. Но вот мне вновь приходится переступать порог этого дома, вот я вновь вижу эти уставшие от реальных забот лица, выражения которых напрягало бы, если бы мне не было бы настолько плевать. Мы все эгоисты, и обвинять кого-то другого в эгоистичном отношении — не правильно. Каждый обязан заботиться о своем благе, так почему же меня так часто упрекают за равнодушие к остальным? Каков родитель, таков и ребенок. И здесь нет ничего удивительного.

— Привет, милая, — мать слишком натянуто улыбается, слишком приторно. Она все делает «слишком». Хватает отца за локоть — жест, якобы смотри, мы вовсе не ссоримся. Хорошая попытка.

— Ты поздно, — пытается восстановить осипший после крика голос, чтобы тот звучал мягче при разговоре со мной. — Тебя задержали?

Долго. Очень долго и молча смотрю ей в шею, не поднимая глаз выше, и бездействие с моей стороны явно становится виновником того, как часто сглатывает мать. Отворачиваюсь, проходя дальше по коридору, так ничего и не сказав тем взрослым, которые даже не уверились, что я ушла достаточно далеко, так что громкая ругань вновь оглушает стены дома, сопровождая меня на верхний этаж. Кажется, матери не нравится равнодушие и бездействие отца. Если честно, он всегда таким был. Его двигала только мать. Она помогла ему устроиться на работу, заставила сдать на права, купить потом машину, если ему нужна новая одежда, то именно мать потащит его по магазинам. Мой отец не ленивый. Просто его никто не учил жить самостоятельно.

Иду по коридору, снимая с плеча сумку, и расстегиваю куртку уже у самой двери, когда внезапно очень тихий по сравнению с криками снизу шум заставляет притормозить, держа в руках ключи. Смотрю на замочную скважину своей двери, медленно проглатывая воду во рту, и поворачиваю голову, уставившись в сторону ванной комнаты. Шум воды? Мать забыла выключить? Вряд ли. Она слишком бережливая. А отец боится вызвать гнев у неё, поэтому всегда несколько раз проверяет, выключен ли свет или кран до того, как покинуть помещение. Нервно перебираю ключи, покрутив головой. Показалось? Вставляю ключ в замок, желая повернуть, но вновь останавливаю себя, повернув голову. Нет, точно слышу шум воды. Опускаю голову, взглядом упираясь в паркет, и делаю несколько вздохов до того, как опять посмотреть в сторону ванной. Слишком мнительная. Буду тревожить себя мыслями до тех пор, пока не узнаю наверняка.