— Твинки, Твинки! — Мия дергает брата за ухо, встает на носки, чтобы кричать ему в висок. — Твинки!

Нервы, Оливер, нервы. Ребенок сжимает запястье сестры, сдерживает слезы, ведь от усталости вновь хочется рыдать. Он плохо спал всю эту неделю, с того самого момента, когда уронил учебники на котенка. Постоянно слышит в голове этот писк. Или мяуканье? Тот звук, что животное издало перед тем, как испустить последний вздох.

— Твинки! — Мия уже со всех сил дергает брата, совершенно не понимая, в каком он состоянии. Она ведь не может видеть. — Эй! — кричит, и Оливер не выдерживает, громко всхлипнув. Грубо выдергивает свою руку из её ладони, сорвавшись на сестре. Он ребенок. И не может понять, что её вины в произошедшем нет, но на тот момент мальчишка кричит, что её котенок виноват, после чего делает большие шаги вперед, оставив сестру немного позади. Девочка с ужасом принимает факт того, что теряет опору. Она широко распахивает веки, вытягивая руки перед собой, и хватает пальцами воздух, шепча с тревогой:

— Твинки? — ужас, страх. Он овладевает ребенком, который впервые оказывается один в темноте. — Твинки? — слезы застывают в глазах, а голос прорезается. — Твинки! — страх быть потерянной. Девочка пытается идти вперед, шагает осторожно, продолжая повторять прозвище брата, которое сама ему и придумала, а тот останавливается где-то впереди, слишком томно выдохнув. Нет. Её вины здесь нет. Кажется, это было первое взрослое решение, которое Оливер принял. Мальчик качает головой, пальцами смахивая слезы с глаз, глушит обиду, заставляя её сидеть в глотке и сжимать её.

— Твин… — обрывается. Писк. Оливер оборачивается, заморгав, ведь не сразу понимает. Топчется на месте, растерянно подавая голос:

— Мия? — идет вперед. — Мия? — ищет её взглядом. И слышит, как что-то бьет по воде. Мальчишка подбегает к краю оврага, с ужасом смотря на сестру, которая, видимо, оступилась и упала в воду. Высоко.

— Мия! — Оливер в панике начинает метаться, ведь не умеет плавать. — Пап! — его детское сознание считает, что отсюда он будет услышан, но нет. — Папа! Мама! — кричит, пускаясь на колени. — Мия!

Девочка кричит, не может держаться на поверхности. В её ноздри, глотку забивается речная вода. Она пытается произнести имя брата, но только задыхается, хлопая руками по водной глади. Оливер продолжает рыдать, звать родителей, но никто не приходит. Он вскакивает на ноги, рванув по тропе вперед, но страх оставлять сестру играет роль, поэтому он просто кричит, возвращаясь обратно.

Но на поверхности воды уже никого нет. Лишь большие круги, расплывающиеся в стороны.

Я знала, что это должно иметь влияние и силу. Оливер замирает, лишь сильнее сжав кожу моего плеча пальцами. Чувствую, как он режет своим взглядом мое лицо, но не смотрю в ответ, продолжая сжимать веки. Парень молчит. Не двигается. Я только и могу, что слышать его дыхание. Тяжелое, сбитое. Чувствую, как его пальцы по-прежнему трясутся, когда продолжаю повторять губами: «Перестань». Мои ладони всё ещё упираются ему в грудь, сжимая ткань футболки. Не ощущаю холода. Ощущаю только безнадежность ситуации. Я больше не могу выносить это безумие.

Плачу, громко шмыгая носом, и продолжаю просить Оливера остановиться.

Чувствую, как он поднимает одну руку, касаясь пальцами моей скулы. Ведет выше, немного надавливая на щеку. Не открываю глаз. Парень немного наклоняется, и меня выворачивает изнутри, когда ощущаю касание его влажных губ к моим. Мычу, дергая ногами, и Оливер поднимает голову, грубо взяв меня за подбородок. Дрожу от нервов, которых наверняка лишусь, пока парень молчит, вновь наклоняясь ко мне, чтобы повторно коснуться губ, но на этот раз распахиваю веки, отвернув голову в сторону, наплевав на темноту в глазах. Парень второй рукой находит рану на моем бедре и пальцами надавливает на неё. Сжимаю губы, прикусываю язык. Терплю. Он давит сильнее, следя спокойно за моим искажающимся от боли лицом. Давит. Давит. Давит. Пальцами уже вонзается в мясо. И я кричу, начав брыкаться под ним, за что получаю сильную пощечину, заставляющую меня замереть от шока.

Оливер приседает на мне, продолжая наблюдать за моей реакцией на то, как он водит пальцами вдоль глубокой раны. Начинаю хрипеть, когда чувствую, как он вновь останавливает пальцы на открытой ране. Я не смогу. Я больше не смогу это терпеть…

Надавливает.

Смотрит на меня.

Ждет реакции.

Тишина. Уже какой месяц дом перестал гореть привычными огнями. Знакомый запах маминого пряного печенья больше не ублажает. Комнаты темнее, стены холоднее. Пыль скапливается на полках, комодах, ложится на кровати, которые давно не заправляются. Свет не включают даже поздним вечером, словно он выдавливает тебе глаза. Настолько отвратительный. Неприятный. Выжирающий внутренности. Оливер стоит в коридоре, на пороге комнаты родителей. Молчит. Он всё это время молчит, будто в тот день сорвал себе связки, лишив возможности говорить. Взгляд опущен в пол, но видит, как отец сидит в своем кресле, локтями опирается на колени, согнувшись. В одной руке сжимает рюмку с виски. Он не расстается с ней уже больше трех недель. Похорон не было. Тело Мии унесло. Его не нашли.

Мужчина выпивает. Женщина проходит молча мимо комнаты. Она шагает как-то вяло, истощенно. Оливер поднимает голову, когда мать касается пальцами его волос, приглаживая. С той же любовью, но не смотрит на сына, который взглядом упирается ей в спину, опухшими глазами провожая до ванной комнаты. Женщина заходит внутрь, прикрывая за собой дверь. Слышен гул воды. Оливер продолжает стоять на месте. Переводит взгляд на отца. Он чувствует эту странную неприязнь, которой охвачен дом. И она направленна на него.

Он не виноват. Это вновь была оплошность, которую мог совершить ребенок, но кто хочет воспринимать это? Все видят только проблему, не желая обдумывать происходящее.

«Это был не я», — мальчик хотел бы кричать это в голос, но тот не вырывается из глотки, забитой камнями. Оливер хмурит брови, медленно начав шагать в свою комнату, что находится рядом с ванной. Он не может слушать свое дыхание. В голове только мяуканье котенка и постоянные хриплые крики сестры, которой он не смог помочь. По его вине она…

Мычание.

Мальчик останавливается, повернувшись к двери, что ведет в ванную комнату. Прислушивается, немного теряясь, когда мычание повторяется, но громче. В голове произносит вопросительное «мам», после чего медленно подходит ближе, пальцами сжав ледяную ручку. Хрипло шепчет, потянув на себя дверь. Заглядывает в ванную комнату, опустошенным взглядом смотрит на женщину, которая лежит на полу, сдерживая пальцами кровь, что рвется из вены на распоротом запястье. Громко дышит, глаза её слезятся, а с дрожащих губ срывается лишь мычание.

Оливер моргает, будто пробуждается ото сна. Мальчик шире распахивает дверь, как и глаза, начав кричать:

— Мам! — тянет, но не может броситься к ней, ведь тело парализует ужас. — Мам!

На крик из комнаты выскакивает мужчина. Он качается из стороны в сторону, но бросается вперед, несется в ванную, отпихивая сына локтем. Мальчик падает на пол, но продолжает кричать, видя, как глаза матери закатываются, а что-то белое начинает пениться во рту. Она что-то приняла.

— Мам! Мама! — Оливер рыдает, забиваясь в угол холодного помещения. Отец что-то нервно бормочет сквозь слезы, пытается перевязать рану, но она слишком глубокая. Хватает женщину на руки, еле сохраняет равновесие. В больницу. Её нужно отвезти… Валится на пол, ведь слишком много выпил. Ему не справиться, поэтому взрослый мужчина начинает рыдать, колотя пол руками, пока женщина судорожно трясется, выгибаясь в спине.

— Мам! — Оливер закрывает ладонями уши, продолжает кричать, уже не разбирая ничего перед собой из-за слез. — Мама!

Рву глотку, пока кричу. Губы Оливера дергаются в кривой улыбке, но она сразу же пропадает, когда становится слышна вибрация. Он убирает пальцы от моей раны, начав рыться в карманах джинсов. Я распахиваю рот, губами хватая воздух. Секунды свободы. Они мне необходимы, но морально я всё ещё сдавлена. Парень находит телефон, долго, слишком долго смотрит на экран, после чего отвечает, прижав к уху: