— А т-ты кф… Как думаешь? — кряхтит, вновь пытаясь засмеяться, так что сильно давлю оружием в его рот, заставляя его глаза слезиться от боли, но этот чертов смех не затихает, поэтому с ещё большей злостью понимаю, что проникаюсь каким-то неправильным пониманием к Харпер, поэтому сдавливаю шею мужика коленом, перекрывая доступ кислорода. Донтекю начинает кашлять, задыхаться, поэтому плюет на оружие в его горле, руками бьет меня по ногам, заставив вынуть пистолет и подняться. Смотрю с удовольствием на то, как он давится, как ворочается, хватая воздух губами, как держится за глотку, кашляя. В следующую секунду его рвет. Мужчина переворачивается на живот, держась на трясущихся руках, и опустошает желудок, не в силах держать свое тело.

Хочу оставить этого ублюдка, поэтому отступаю назад, с отвращением наблюдаю за происходящим, пока мужик не прерывает тошноту на смех:

— Спал ли я с ней? — хрипло смеется. Отворачиваюсь, вытирая пистолет о полотенце. Мужчина плюет на пол, кряхтя:

— Она любит медленно, — хочет заржать, но вновь блюет, дергаясь, и опускается на локти. Стою к нему спиной, грубыми движениями вытирая оружие от слюней, и стараюсь не прислушиваться к тому, что он говорит.

— Правда сосет она плохо, — прерывается на смех, бросив косой взгляд на меня. — Тебе стоит её поучить этому, — усмехается, валясь на плечо, щекой впечатывается в пол со своей блевотиной. — Ты точно знаешь, как правильно, — противно смеется, ведь я оглядываюсь, без эмоций во взгляде смотрю на него, прекратив шевелиться. Молчу, сверля его голову, детально представляя, как всажу пулю ему в лоб, как он будет умолять меня о пощаде, с каким удовольствием он будет задыхаться, давясь своей кровью. И как я всё равно пробью все его тело пулями, прострелю всю кожу, изувечу лицо, буду нажимать на курок до тех пор, пока не получу всё удовольствие от процесса. Даже если он уже будет мертв, не остановлюсь. Придет день, и я убью его. Точно сделаю это. И плевать каким в итоге будет мой собственный исход. В этой чертовой реальности меня мало что держит. Главное, чтобы на одного мудака стало меньше.

Вдруг понимаю, что какие-то минуты молча смотрю на мужика, который как-то странно меняется в лице, но в его глазах по-прежнему видно то, как внутри он смеется надо мной. Его губы дрожат в ухмылке, а в голосе слышно неприятное потрясение:

— Что с лицом? - пускает смешок, и его глаза становятся больше. — Не может быть, ОʼБрайен, — удовольствие. Этот ублюдок испытывает какое-то наслаждение, лежа лицом в луже блевотины. Он сдерживает хриплый смех, продолжая смотреть на меня:

— Такой, как ты… — не договаривает, громко кашляя, и его глаза слезятся от боли в глотке. — Ты… — смех и вздох. — Ты заинтересован ею, — и отвратительно довольный хохот. Мои глаза расширяются. Смотрю на мужчину, еле сводя брови к переносице, ведь от того напряжения, что сдавливает мою глотку, давление в висках усиливается. Не могу точно понять, что вызывает во мне такую реакцию: отвращение к Донтекю, или сказанное им. Мужик переворачивается на спину, смеется во все горло, руками прикрывая лицо:

— Такой, как ты! — не может заткнуться, поэтому его голос звучит громко. Бьет по ушам, вынуждая сжать пальцами оружие. Сглатываю с ненавистью. Смотрю на него. В глотке встревает очередной ком. Донтекю пыхтит, издевается надо мной, продолжая плеваться словами:

— Такой, как ты! Черт, — смеется. — Ты себя вообще со стороны видишь?! Ты, кусок дерьма, не создан для этого, — не может лежать без движения, поэтому ржет, крутясь.

Моргаю, сжав губы, и с болью прикусываю их зубами, отступая назад. Прячу оружие в карман кофты, ненавидя себя за ту дрожь в руках, которая мешает двигаться уверенно. Он смеется надо мной. Меня пронзает тошнота, ведь чувствую себя жалким. Такое чувство, будто мне всадили пулю в спину. Мне не нравится те слова, которые он произнес, то, как он это преподнес. Я не заинтересован в Харпер. Вовсе нет.

Донтекю продолжает хохотать, как безумный, и я больше не вижу смысла находиться рядом с этим отродьем, поэтому проглатываю скованность, выходя из ванной комнаты. С чужим для самого себя чувством необъяснимой тревоги смотрю в пол, пытаясь справиться со сбитым дыханием. Неправильно. Не позволяй другим загонять себя в угол. Донтекю видит того, чего нет. Ты зол только по той причине, что понимаешь, какого сейчас Харпер, вот и все. Ничего больше. Нести внутри себя что-то ещё было бы странно. Во мне ничего нет. И быть не может. Я просто ублюдок. Я — никто. Никак иначе. Лишний раз не ройся в себе, ОʼБрайен. Этот процесс порабощает тебя. Слышишь? Заткни свое сознание. Сосредоточься только на той злости, ненависти, что не дает тебе спокойно существовать. Думай о ярости, думай о том, как справишься с ней, покончив с Донтекю. Думай о своей цели, думай о себе. Только о себе, ни о ком другом. Мысли, что посадил тебе в голову этот заблеванный мудак, выброси, не давай им прорасти в сознании. Будь эгоистом и…

Кашель.

Резко поднимаю голову, взглянув в сторону Харпер, которая начинает скованно дергаться. Её сейчас стошнит? Рыдает. Воет, пытаясь справиться с терзанием. Отчего я так уверен, что прямо сейчас этот человек погибает? Как я тогда. Много лет назад.

Блять. Прекрати сравнивать её с собой. Она — не ты.

Уходи.

Но стою на месте. Смотрю на неё. Слежу за тем, как девушка трясется, запуская трясущиеся пальцы в волосы, чтобы с яростью вырвать несколько кудрей. Мычит, ногтями расчесывая бледную кожу тела, будто желая разодрать её к черту.

Тяжелый вздох слетает с моих губ. Оглядываюсь на ванную комнату, в которой продолжает блевать Донтекю, при этом успевая смеяться надо мной. Больной ублюдок. Минут пять смотрю в паркет, пытаясь освободить свою голову от тяжести, чтобы принять какое-нибудь решение, хотя лучшим вариантом для меня было бы вообще свалить отсюда. Это не мои проблемы, верно?

Но глупо уже отрицать тот факт, что я каким-то боком попытаюсь помочь этой дуре. Как тогда в парке. Я мог оставить её, но, блять, всё пошло не так. И сейчас мне нельзя оправдаться тем, что я пьян, поскольку я трезв.

С таким раскладом я сам себе пулю в голову всажу.

Шагаю к девушке, которая не видит, кто именно приближается к ней, поэтому обнимает себя руками, впивая обкусанные ногти в кожу плеч, и вжимается в угол, опустив голову. Дрожит. Останавливаюсь сбоку от неё, нервно перебирая пальцами воздух. Опять. Опять сглатываю, как кретин. Убери это дерьмо и будь собой, Харпер, иначе я застрелюсь. Ибо мне не привычно видеть тебя такой, так что… Блять, просто закрой рот и прекрати рыдать, как жалкая сука.

— Ты что-нибудь помнишь? — понятия не имею, признает ли она мой голос, но долго оттягивает ответ, не выходя на контакт, поэтому мне приходиться присесть на одно колено рядом с ней, чтобы лучше видеть и слышать:

— Помнишь, что произошло? — к чему спрашиваю? Это имеет значение?

Харпер мычит, не может оторвать ладони от плеч и вытереть глаза. Мокрое от слез лицо краснеет, когда её шмыганье заполняет комнату. Девушка опускает голову, качая трясущимся от истерики лицом. Не помнит?

— Абсолютно? — за хер я уточняю?!

Харпер опять качает головой, но тело свое сжимает, будто дает понять, что чувствует боль повсюду, не только между ног, значит, уверена, что это было. Не смотрит мне в глаза. Её взгляд опущен в пол, а короткие вздохи сбивают сердечный ритм, отчего она постоянно задыхается. Смотрю на её профиль, медленно отвожу взгляд в сторону, какое-то время уставившись в стену. Анализирую происходящее, чтобы понять, как действовать дальше. У неё явно паника. Истерика. О чем это говорит? О том, что ей не удастся нормально жить с мыслью о том, что это произошло. Оно убьет её, уничтожит, как когда-то разрушило меня. И теперь мне остается выбор: оставить всё как есть, как поступили со мной, или… Или что? Что я могу сделать?

Харпер закрывает ладонью рот, мыча в ладонь, и сжимает веки, скрывая красные от слез глаза. Качается назад-вперед, лбом касаясь стены.