***

Громкое рыдание никак не действует на меня, только дает морального пинка под зад, чтобы ускорить шаг, ведь Донтекю вновь поворачивается ко мне спиной, чтобы взять галстук. Действую быстро. Размахиваюсь. Бью. Звон стекла и тысячи осколков заставляют девушку согнуться и рыдать гораздо громче, словно её резко охватывает паника, истерика. Но не время думать об этом.

Со стиснутыми зубами хватаю скорчившегося от боли мужика, который держится за голову, пытаясь привести разум в порядок, и рывком скидываю с кровати, обратив внимание на то, что этот ублюдок после того, как трахнул Харпер, успел ещё и штаны натянуть. Херов кусок дерьма.

Действую быстро, чтобы Донтекю не успел собраться, и терплю покалывающую боль в животе, когда грубо хватаю мужика за ворот рубашки, насильно поднимая, и с такой же яростью толкаю в ванную комнату. Захожу за ним, с чувством наслаждения наблюдая, как он корчится на полу от темноты в глазах, и не оглядываюсь на стонущую девушку, закрываю дверь за собой, быстро подходя к учителю. Тот начинает смеяться, причем в голос, будто специально разогревает мою злость, ожидая большей агрессии. Он её хочет? Он её получит.

Без лишних слов и вопросов, не тратя время, размахиваюсь ногой, нанося удар ему в челюсть, надеясь сломать её и выбить пару зубов. Внутри горит желание изувечить этого ублюдка, и мне тяжело сопротивляться ему, поэтому продолжаю бить ногами, сжав зубы.

Сдохни.

Донтекю предпринимает попытку встать, перехватить удар, но я лишь усмехаюсь, качнув головой:

— Не в этот раз, — рычу, наклонившись, и хватаю его за глотку, коленом сдавив грудь. Свободную руку сжимаю в кулак, бью им по лицу мужчины, из носа которого уже течет кровь.

Сдохни. Сдохни.

Слышу вой. Харпер. Гребаная Харпер.

Сдохнисдохнисдохнисдохни

Донтекю плюет кровью, но противно усмехаться не прекращает, отчего в моей груди наконец быстрее бьется сердце, а в глотке начинают застревать вдохи. С дрожью в теле продолжаю наносить удары, а коленом давить на грудь, но мужик лишь хрипло плюется:

— Убьешь меня?! — заливается противным грубым смехом, и я вскакиваю, уже не контролируя свои же мысли. Давно пора. Мать твою, давно пора, чертов ублюдок! Не мнусь, ногой бью ему в пах, отчего Донтекю уже сворачивается от боли, сжав рукой низ живота. Но смеется. Он, блять, ржет, как психически больной, и я понимаю, что убью его. Прямо сейчас. Рванув к нему вниз, хватаю за рубашку, резко подняв этот ебаный мешок собачьего дерьма, и буквально отбрасываю в сторону ванной. Мужчина с грохотом валится, бьется спиной о мрамор, но смех его становится только громче, так что бросаюсь к нему, ногой бью в живот. Донтекю кряхтит от боли, правда его самодовольная ухмылка никуда не пропадает, так что в следующую секунду рывком бросаю его на пол, ощущая, как ладони рук горят от желания прирезать этого мудака. Костяшки болят. Запускаю руку в карман кофты, сжав холодный металл, и вынимаю оружие, направив его на Донтекю, который приподнимается на локтях, секунду принимает серьезное выражение лица, но после вновь смеется, запрокидывая голову, и с неимоверным удовольствием плюются словами:

— Убьешь? Застрелишь меня? — валится спиной на пол, руки сгибая в локтях, и ерзает, качая головой, пока я подхожу ближе, чувствуя, как ладони начинают потеть. Крепче сжимаю пальцами оружие, борясь с сухостью во рту, и хмуро, с одышкой, смотрю на мужика, который вытягивает ноги, хохоча в голос.

— Давай, — рычит, взглянув на меня опьяненными глазами. — Давай, убей меня, тогда тебя точно засадят, — и вновь смеется. — Здесь твой выстрел все услышат, придут сюда, найдут мое тело, проверят камеры — и вуаля! Ты в тюряге, где тебя имеют несколько сотен мужиков, — ржет, но уже сквозь зубы. — Давай, стреляй.

Смотрю ему в глаза, сдерживая в глотке сбитое дыхание. Чувствую, как по лбу скатывается капелька пота. Он видит мою нерешительность. Он знает, что я не подставлю себя под удар. Чертов… Кусаю губу, раздираю её до крови, с гневом хмурю брови, чувствуя, как каждая частичка моего лица дергается от напряжения. А он видит это. Сглатываю, с трудом заставляя подумать о себе, и делаю шаг назад, не моргая, не спуская взгляда с куска дерьма, который запрокидывает голову, вновь начиная смеяться в голос. В моем горле першит злость, в животе сводящая с ума боль. Такая знакомая. С самого детства. Отступаю к двери, опуская оружие, и громко дышу, ругаясь под нос, открываю, желая покинуть ванную комнату с надеждой, что мужчина сдохнет, подавившись слюной от смеха. Поднимаю глаза, с ненавистью к себе, к своей нерешительности. Если бы я знал, что смогу выкрутиться из этой ситуации, то сделал бы. Я прикончил бы Донтекю уже давно. Но этот ублюдок умело действует. Он знает, что мне не охота садиться в тюрьму из-за него.

Перевожу взгляд на Харпер, которая всё так же рыдает у этого гребаного комода, скрывая лицо под ладонью. Задыхается, скованно прижимаясь всем телом к стене, чтобы… Спрятаться? Сжимаю губы, остановившись на пороге ванной комнаты. Позади меня смех Донтекю. Впереди плач этой идиотки. Чужие эмоции не должны забивать меня в угол самого себя, это, как минимум, странно. Наблюдаю за тем, как трясется девушка, и невольно позволяю неприятному воспоминанию пробраться в голову.

Вот темная комната.

Вот он я.

И я рыдаю. Рыдаю, как чертов сопляк, хотя от восьмилетнего мальчишки мало что можно ожидать. Рыдаю так громко, что, кажется, меня могут услышать жители соседней улицы, но никто не приходит. Абсолютно. Была бы моя жизнь другой, если бы в тот день меня кто-нибудь услышал? Каким бы стало мое настоящее, будь в людях чуть больше сострадания? А разве оно имеет значения в той реальности, в которой живу сейчас? Уже ни черта не изменить.

С чего вдруг вообще думаю об этом? Мне противно признавать вот так открыто, но невольно провожу параллель между собой и идиоткой, которая слишком сильно напоминает меня, особенно сейчас, пока рыдает в голос, а… Оглядываюсь, медленно изучая комнату. А никто не слышит. Никто не придет к ней. Никто не протянет руку помощи. Никто. Скажут, что она сама виновата в изнасиловании. Харпер не найдет опоры для себя, поэтому, скорее всего, морально сдохнет в ближайшие сутки. Прекрасно. В чем вообще смысл её существования?

Молча прохожу дальше, сунув оружие в карман кофты, и сворачиваю к выходу, чтобы покинуть комнату, но невольно торможу, со злостью осознав одну простую истину.

Поступаю так же, как все. Закрываю глаза. Почему мне так тошно с этого? Так как я сам был на месте Харпер. Чертовой Харпер. Гребаной Мэй Харпер. Что б ты…

Громко выдыхаю, смотря перед собой, и сжимаю пальцами уже мокрое от пота ладони оружие, и разворачиваюсь, громко захлопнув дверь номера. Мэй дергается, только громче воя, и трясется, лицо пряча в угол между комодом и стеной. Не смотрю в её сторону, проходя обратно к ванной комнате, и вижу, как мужик уже стоит на ногах, умывая лицо под холодной водой. Донтекю вскидывает голову, наконец, да, мать твою, наконец смотрит на меня с тревогой в глазах! Он невольно делает шаг назад, когда сбиваю его с ног, вынув оружие. Мужчина валится на пол, отползая от меня, и рычит, уже не смеясь:

— Ты не сможешь! — кричит, но его крик тонет в глотке, когда сажусь, коленкой сдавив ему шею, а дуло пистолета сую в рот, грубо вдавливая металл глубже. Дотекю мычит от боли, руками хочет схватить меня за шею, но щелкаю затвором, заставив мужика замереть. Донтекю с испугом смотрит мне в глаза, хмуря брови, а я испытываю неподдельное наслаждение от его вида, поэтому облизываю губы, с дрожью в губах шепча:

— Ты спал с ней? — один вопрос — и рот Донтекю вновь расплывается в улыбку, а в глотке его звучит смех, так что с хрустом в пальцах сжимаю оружие, вдалбливая ему в горло, заставив давиться слюной. Сглатываю, сохраняя холодное равнодушие на лице:

— Ты. Спал. С ней? — выговариваю жестко каждое слово, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Донтекю пытается дышать через нос, чтобы пытаться говорить: