К шести часам утра, когда на улице странным образом становится светло и оживленно, Дилан решает вернуться в отель. Он шагает лениво к лифту, прощаясь со спокойствием и тишиной, ведь последующий день обречен провести в шумной компании подростков, гормоны которых бушуют с поразительной силой. Говорят, всю эту ночь они только и делали, что гуляли, пили, в общем-то, никто их и не собирался контролировать. Учителя сами не прочь отдохнуть. Эти взрослые кретины делают всё не для развития и помощи ученикам, а для своего развлечения. Ничего нового. Типичное общество, думающее только о своих потребностях.

ОʼБрайен вовсе не удивляется, когда двери лифта раскрываются на выбранном этаже, а коридор захламлен всякой дрянью, начиная от пустых бутылок, заканчивая нижним бельем. Многие двери номеров приоткрыты, какие-то вообще нараспашку, так что парень, проходя мимо, без труда видит, какой беспорядок творится в номерах. Что ж, многое пропущено. Если судить по количеству спящих нагишом девушек, выпускники неплохо оторвались. Дилан ничего не потерял. Всё равно ему бы не дали выспаться. Надеется только на то, что его комната потерпела меньшие убытки.

Проходит рядом с приоткрытой дверью одного из номеров и вроде шагает мимо, но улавливает шум, с хмурым видом понимая, что кто-то находит в себе силы встать так рано после бурной ночи. Останавливается, сунув обе руки в карманы кофты, и задумчиво делает шаг назад, вынимая одну ладонь. Сжимает дверную ручку, надавив, чтобы приоткрыть себе обзор. Очень надеется, что это не учитель какой-нибудь, хотя, было бы вполне ожидаемо, что один из взрослых, наконец, заметил столь ужасный беспорядок, поэтому пошел разбираться. Толкает от себя, заглядывая в светлое помещение в отвратительных розовых тонах, так что щурит веки, слегка оторопев.

Кажется, именно в момент открытия двери девушка успевает натянуть нижнее белье. Она шатается, но двигается быстро, стоя спиной к входу. Рукой прикрывает голую грудь, крутит головой, наклоняясь, чтобы разобрать сваленный хлам из вещей, бутылок и пачек сигарет. Ищет свою одежду.

Дилан делает шаг за порог, изогнув брови, и внимательно смотрит на девушку, которую легко узнает со спины. Вьющиеся волосы. Знакомый беспорядок на голове. Парень по какой-то причине сглатывает, опустив взгляд, и вновь исподлобья смотрит на неё, вынув вторую руку из кармана, ведь чувствует, как ладонь начинает потеть. Нервы? С чего он нервничает?

ОʼБрайен сутулит плечи, не подает ни звука, медленно скользит взглядом, полным внимания по голой спине Мэй. Ниже. Поясница. Ниже. Замечает родимое пятно на правой ягодице. Ниже. По пухлым ногам. Изучает. И снова вверх. К изгибу спины. Не замечает, как его губы слегка приоткрываются.

Видно, как тяжело девушка передвигается, роясь в вещах. Она громко и тяжело дышит, постоянно прикрывая грудь руками. То садится, то встает. Ходит тихо, боясь разбудить того, кто лежит на кровати. Даже не смотрит в его сторону. Потому что это убьет её. Окончательно.

Есть такая вещь, как моральная смерть, и Харпер уже поворачивается к ней лицом.

Она оборачивается, тут же встретившись взглядом с Диланом, который закрывает рот, стиснув зубы, и смотрит в ответ с лицом, мало что выражающим. Челюсть Мэй слегка отпадает. Она с шоком и страхом смотрит на парня, прикрывая рукой грудь, и сутулится, пятясь назад.

Она не боится его.

Она страшится того, что может сейчас произойти, ведь сама отказывается верить в то, что сделала. В произошедшем только её вина. И только её. Она не хотела.

— Уже уходишь?

Этот голос врезается в голову Дилана, который даже дергает плечами, широко распахнув глаза. Харпер морщится, отвернув голову, и чувствует, как активируется саморазрушение. Парень медленно отводит взгляд, сделав большой шаг вперед, чтобы увидеть, кто лежит на кровати.

Донтекю смотрит на ОʼБрайена.

ОʼБрайен смотрит на Донтекю.

А Харпер умирает, начав ронять слезы, сжимая свое тело руками.

Глава 27.

Она смотрит в глаза

Нет, время вовсе не замерзает, оно наоборот продолжает течь с каким-то особым спокойствием, будто сейчас самое обыденное утро, ничем не шокирующее. Ничего внутри парня не сжимается, не начинает колотиться с новой скоростью. Есть только одно. То, что затмевает всё остальное.

Он внезапно понимает, что злится. И не просто чувствует к Донтекю какое-то отвращение, которым всё ограничится, нет, сейчас это ощущение намного сильнее, чем обычно, и ОʼБрайену даже не хочется на секунду задуматься о причинах столь разгоревшейся ярости, которую, как ни странно, он не проявляет внешне. Что у Дилана на лице? Ничего такого, что могло бы вызвать панику у Донтекю, именно поэтому тот с явным удовольствием продолжает улыбаться, не чувствуя опасности:

— Сосунок здесь, — мужик не просто так называет его «сосунком», с этим прозвищем связано нечто неприятное, нет, ужасающее, и Дилан прекрасно это знает, но по-прежнему не бросается на Донтекю, а продолжает стоять на месте, просто смотря в его сторону, будто в его голове медленно грузятся локации. Понимание. Осознание происходящего. Парень слишком быстро, как ему кажется, расставляет всё по полкам в своем сознании, строя из кусочков целую картину. Он переводит не менее равнодушный взгляд на Харпер, которая прижимает чью-то майку к своей груди, пряча тело, а пальцы начинает кусать, всё так же морщась от слез и комка в больной глотке. Тихо мычит, отворачивается, но морально отгородиться не выходит. Сжимает веки, сутулясь, сгибается, не сдерживая внутри жалкий вой, который проглатывает, сжав губы.

— В чем дело, Мэй? — Донтекю приподнимается на локтях, довольно осматривая тело девушки. — А ночью тебе очень даже нравилось, — специально. Давит. Бьет по больному месту, и Харпер начинает задыхаться, уже в голос рыдая от тошноты, что забивает горло. Девушка прикрывает уши руками, чтобы не слышать. В первую очередь своего плача.

— Вас, женщин, не поймешь, — Донтекю не замолкает, продолжая ковырять сознание Мэй, и пытается присесть, чувствуя себя уверенно, ведь сомневается, что ОʼБрайен предпримет что-нибудь. Вообще Донтекю не видит в этом «сосунке» сильного врага, поэтому усмехается, видя, как Харпер держится трясущейся рукой за комод, присаживаясь сначала на корточки, затем опускаясь на колени, и лбом прижимается к холодному дереву, продолжая пытаться заглушить свое рыдание вздохами.

Вы думаете, Вам знакомо внутреннее отвращение к себе? Нет. Это не так. Вряд ли Вам правда приходилось ощущать на себе то, что чувствует Харпер.

Алкоголь ещё играет в крови, а от принятой травки кружится голова, но ничего из этого не поубавит довольства в глазах мужика, который начинает оглядываться, ища свою рубашку, и делает это с таким видом, чтобы дать Дилану понять — его для него не существует. ОʼБрайен — никто. Дилан и сам это знает, но сейчас с каким-то тихим вздохом поворачивает голову, взглянув на стеклянную опустошенную бутылку водки, лежащую на полу возле его ног. Он мог бы уйти прямо сейчас, но ему уже никуда не деться от своей злости. Хотя ощущает парень себя странно. Возможно, это связано с тем, что в этот раз происходящее дерьмо связано не с ним напрямую. Оно никак в принципе не может касаться его, но Дилан все равно чувствует, как ладони начинают чесаться. В этом и заключается странность.

Донтекю видит свою рубашку, поэтому наклоняется с кровати, поднимая её, и начинает натягивать на плечи, совершенно не думая об ОʼБрайене, который берет бутылку за горло, со спокойствием на лице шагая в его сторону. Атмосфера натянута, как струна, но хорошо ощущать это удается только Мэй, которая не может заставить себя успокоиться. Она давится своими же мыслями, своей же злостью, которую изливает в виде чертовых горячих слез, что не может остановить, поэтому сжимает веки, понимая, что от осознания произошедшего её собственное «я» теряется в пространстве. В неестественной темноте, повисшей в номере отеля. Дрожь. Она охватывает больное тело, и теперь весь разум девушки забывает о таком слове, как «контроль».