Кричать было бесполезно.

Шероховатые пальцы пробегались по складочкам на моей груди, царапали ребра, кажется, вытягивали из меня остатки самообладания, потому что единственное, что сделал в этот момент я — закрыл глаза и ждал, когда все это прекратиться. Но оно не спешило прекращаться: вскоре вход пошли жесткие манеры и меня силой откинули на кухонную тумбу, нагнули так, что я оказался вниз лицом. Подумал лишь: «Так даже лучше», — и не заметил, когда дал волю слезам, наверное поэтому и не понял, когда кружка горячего чая полетела на пол, а мой оппонент очутился на полу с разбитой физиономией.

Я моментально оказался в объятиях Клода. В таких пьяных и неуклюжих, но искренних объятиях, каких я не получал уже давно.

— Прости, прости, прости меня, — повторял он, словно завороженный. Я не понимал, что происходит, поэтому, едва лишь коснувшись лбом его плеча, завыл так, словно меня били кнутами, а не обнимали.

Я стал захлебываться в собственных же слезах, а Клод послушно вытирал их с моего лица краем своей футболки. Он еще раз произнес едва слышное «прости» и притянул меня к себе, — я не мог сопротивляться его внезапному порыву нежности и сострадания.

Сейчас, когда он такой открытый и располагающий к себе, словно мягкая подушка, манящая тебя ко сну, когда ты устал после тяжелого дня, я не могу провести параллель между ним сиюминутным и прежним. Потому что еще вчера Клод не считал меня за человека, обращался со мной как с домашним питомцем, заставлял выполнять все, что он пожелает… даже против моей воли.

— Я идиот, — пробубнил он мне в макушку, — ебучий идиот.

Это был единственный раз, когда я был с ним согласен: хотя я и не мог сдерживать свои эмоции в данный момент, обнимая Клода, я не мог выкинуть из головы все те моменты, когда он унижал и глумился надо мной.

Я прижался к парню сильнее, но в глубине души ненавидел его с каждой секундой все больше. Я не понимал, о чем он думает и чем руководствуется сейчас, потому что уже давно понял: слезы для него ничего не значат.

Ты можешь биться в конвульсиях на полу, обливаясь слезами, при этом показушно изображая жертву, а можешь плакать ночью в подушку, не показывания никому свою истинную сущность.

Клод мог делать и то, и другое.

Я знал, что он боится остаться один.

Боится проснуться утром в холодной постели и не найти меня, спящего на соседней подушке. Боится завтракать и смотреть телевизор в одиночестве.

Он. Боится. Остаться. Один.

Именно поэтому он держит меня при себе. Я понял это относительно давно, поэтому в какой-то степени даже смирился. Но сейчас, когда чужие руки прикасались к его собственности, то есть ко мне, Клод вновь доказал, что он дорожит мною. И лишь в том смысле, что я его игрушка, которую не смеет трогать никто более.

Когда я попытался освободиться из объятий Клода, который также без слов едва слышно шмыгал носом, его хватка усилилась, и он буквально прошипел:

— Неужели ты не способен понять, что ни один живой человек не может быть идеальным?

Тогда я не понял, что он имел в виду, но я изрядно испугался, когда его звериный взгляд пробежался по мне. Он словно выжидал мою реакцию, а когда ее не последовало, я убедился, что все мои рассуждения были оправданы.

— Думаешь, можешь соблазнять моих же друзей у меня за спиной? — выплюнул он, схватив меня за запястья. — Ты грязная неблагодарная шлюха.

«За что я могу тебя благодарить?» — пронеслось в моем сознании, но инстинкт самосохранения не дал мне озвучить свои мысли, поэтому я непроизвольно испустил отчаянный стон и благодаря этому оказался в привычной позе — нагнутого парнишки для битья.

— Я ненавижу тебя! — холодные слезы Клода падали мне на спину, когда он, отчаянно игнорирующий собственные же чувства и мою боль, снова и снова толкался в меня, не обращая внимания на скулящего на полу товарища.

Клода с меня оттащили его шокированные друзья. Он не смотрел никому в глаза, когда его волокли в ванную. Он не смотрел в глаза и мне, когда я, полностью разочарованный в жизни, прошел мимо него приведением.

Тогда я закрылся в кладовке и долгое время, слушая крики и вопли «гостей», пытался завязать самый лучший морской узел. Но я не успел.

Дверь в кладовку выбили прежде, чем я подвязал шпагат к вентиляции.

Поэтому сейчас я стою перед входной дверь и переминаюсь с ноги на ногу — боюсь вновь увидеть тот безжизненный и полный бешенства взгляд Клода, которым он смотрел на меня вчера. Но я все же захожу внутрь и не застаю никого дома.

Вздох облегчения, который был не оправдан.

— Джош? — послышался голос Клода из кухни. — Это ты?

Как бы я не хотел, но ноги, повинуясь зову, понесли меня к источнику звука: Клод стоял у плиты и помешивал что-то в кастрюльке, — я первый раз увидел, как он что-то готовит.

— Зачем ты это делаешь? — спохватился я. — Мог бы дождаться меня. Я хотел приготовить пасту на ужин.

Ответа не последовало — полнейший игнор.

— Собирай вещи, — когда я уже было решился выйти из комнаты, произнес он, обернувшись через плечо. Я заметил гематому под глазом и разбитую губу на его лице, от чего по моей коже пробежались мурашки: то ли от удовлетворения, то ли от негодования. — У меня для тебя… сюрприз.

Сюрприз — слово, которое бьет по ушам и отдается по всему телу.

— Возьми теплую одежду, — добавил он и вновь отключился от разговора.

Не возражая и не говоря ни слова, я на автопилоте побрел в спальню, в которой царил не то что полнейший, но как минимум относительный порядок. Во всяком случае, вещи Клода не валялись на полу и пыль с прикроватных столиков была умело сметена. Усмехнувшись, я начал рыться в шкафу в поисках одежды. Наконец собрав все нужное в портфель, я надел его на плечи и прошел обратно в кухню.

Клод укладывал еду по контейнерам. На мой вопрос «что происходит» снова промолчал. Видимо, его мучила совесть, поэтому во время дороги он тоже не промолвил ни слова, чему я, к слову, был очень рад.

Свет от фар освещал полупустую дорогу. Казалось, в данный момент существуем только лишь мы: я и Клод, который аккуратно ведет машину и не разрешает включить радио. Мы ехали около трех часов, но, как я не старался, вздремнуть так и не смог, даже несмотря на то, что прошлой ночью спал порядка полутора часов и работал до физического изнеможения с целью освободить голову от мыслей.

Мы остановились у конца асфальтированной дороги, вышли из машины и еще какое-то время шли по тропинке вдоль дубовой рощи, освещая ее фонариком телефона. Я смирно шагал за Клодом, который, словно гонимый ветром, спешил вперед. Совсем скоро перед нами показался небольшой домик, больше похожий на хижину. Хотя и было темно, я могу поклясться, это место мне сразу пришлось по душе: чистый воздух, несравнимый с воздухом в Гарленде, ветер, свистящий в макушках дубов, и я, такой сломленный, но улыбающийся… словно ребенок.

Клод порылся в кармане джинс в поисках ключей, сразу же нашел их (в этом мы и не похожи) и вставил их в замочную скважину. Дверь со скрежетом отворилась: запах древесины и угля от камина поманил меня внутрь — я чуть ли не влетел в домик, гонимый желанием насладиться приятным и чарующим ароматом детства.

— Тебе нравится? — остановившись в дверях, мягко спросил Клод.

Я обернулся — улыбнулся. Он все понял.

— Я схожу за дровами для камина, — произнес он, снимая с плеча дорожную сумку, — а ты пока разогрей на плите ужин. Все нужное на кухне… она слева от лестницы.

Клода не было какое-то время — я уже успел разогреть овощное рагу и нарезал хлеб на ломтики. Оставив все это дело на кухне, я, пытаясь не шуметь, вышел в маленькую прихожую, осмотрелся, и, довольный, вернулся назад. Совсем скоро Клод присоединился ко мне: мы вместе поели, а затем он разжег камин.

Долго сидели в тишине, укутавшись одеялами, — каждый своим, — и наблюдали за тем, как пищат угольки в пламени. Приятная тишина была отдушиной для меня, я понимал, что давно не был так счастлив, несмотря на то, что Клод, непривычно растерянный и немного отдаленный от мира сего, мирно посапывал рядом.