Словно неожиданно услышанная мелодия, исполняемая сотней музыкантов, ворвалась эта речь в сознание юной девушки. Глаза ее уже раскрылись полностью, и она не контролировала свое удивление от услышанного. Она раньше никогда не слышала такую речь и такие слова. Макото заметил это и хотел продолжить, но тут раздался сильный грохот, и дом содрогнулся. Звук сильного удара волной распространился от пирса до ближайших домов в деревне.

Макото поднялся и увидел через окно огромную корягу, которую течением разогнала река и в неуклюжем развороте вонзила между основанием сваи пирса и привязанной к ней лодкой. Как сигнал военной тревоги, этот неожиданный звук ворвался в завязавшеюся беседу и прервал ее. И в эту самую секунду Макото представил, как горит этот дом, кричат вокруг люди и всадники-воины добивают каждого, кто пытается спастись бегством или подает признаки жизни в этом обреченном месте.

Он изменился в голосе и сосредоточено произнес:

– Пора мне двигаться дальше. Меня ждет дорога на север.

Его глаза и лицо уже не улыбались, и он стал серьезен. На его лицо упала маска бесстрашного воина клана «Черной лилии». Он вспомнил отца верхом на скакуне и своего верного черного коня-друга. В их клане выращивали только таких лошадей, редкой и дорогой породы. Эмоции исчезли, и мечи снова обрели себя в пространстве.

Девушка сильно расстроилась. Глаза ее наполнились тревогой, и она с мольбой посмотрела на Макото. Она уже вдохнула, чтобы что-то спросить или сказать, но все-таки опомнилась, понимая, что этот разговор закончен. Она покорно встала, и ее взгляд снова устремился в пол.

Макото вдруг неожиданно и сухо произнес:

– Какие ты любишь цветы?

И девушка вновь брызнула улыбкой.

– Я редко их вижу. Наши луга вспахивают рано. Быстрее, чем на них что-то успевает прорасти. На другом берегу в заводи растут очень дивные кувшинки, – с каким-то детским восторгом произнесла девушка.

Тут Макото присел на калено и левой рукой достал из обвязки старый серый в лохмотьях сверток. Он медленно и осторожно стал его разворачивать, и в его ладони возник сплюснутый цветок засохшей лилии. Лепестки ее были слегка желтыми, а в основании были разбросаны маленькие коричневые крапинки в виде крошечных капелек, которые напоминали чем-то веснушки молодой девушки. Форма листьев была очень ровной, казалось, что какой-то художник выводил грани каждого лепестка тонкими кистями, складывая идеальную форму раскрывшегося в весенний солнечный день прекраснейший бутон лотоса.

Девушка слегка прикоснулась к нему, но так и не произнесла ни слова. Что-то дернулось и колыхнулось в ее груди. Какой-то струйкой новое чувство обожгло ее обыденное существование и растеклось теплой волной во все неизвестные уголки ее внутреннего пространства. Одна мысль о том, что это был когда-то живой цветок, пробудила яркую вспышку восторга, который бывает от брызг ледяной воды ручья жарким летним днем. Разбиваясь об огромные камни и подхватываемые неугомонным ветром, мелкие капельки воды долетают и нежно прикасаются к раскаленному лицу. Какая-то невероятная радуга ощущений развернулась двойным кольцом и мгновенно поразила своим величием и радостью природной гармонии ее внутреннее воображение. Это было мгновение детского чистого сна, который выталкивает тебя на поверхность реальности в момент пробуждения и тянется длинной нотой в течение нескольких секунд, настраивая новые ниточки сплетенного сознанием ощущения действительности, по которым разбегаются новые мысли.

Девушка улыбнулась. И в это мгновение она уже забыла, что так ее расстроила недосказанность интереснейшего собеседника. Звук воды, монотонная музыка вращающего колеса мельницы и ветер вдруг стали осязаемыми и легкими. Все растворилось в бурной реке и теплым паром потянуло вверх в небо, преломляя энергию отраженного света появившейся луны и затухающего солнца, сливаясь в одной искре разноцветного дыхания леса. Время и мысли, все улетело и лопнуло, мелкие брызги мельчайшими частицами, смешиваясь с насыщенным речным воздухом, посыпались на землю, и на воду, и на теплое молодое тело, в котором быстро угасал огонек жизни. Девушка лежала неподвижно. Открытые большие глаза и приоткрытый рот застыли в какой-то непринуждённо-радостной гримасе. Казалось, что ей приятно и отчего-то совсем хорошо. Только огромная лужа бордовой крови быстро стала расползаться по деревянному полу из рассеченного ударом мастера тела. Все было исполнено безупречно, выпад и молниеносный хлесткий удар катаны рассёк жизненную систему артерий, органов и сосудов. Голова ее была повернута к выходу, волосы все также зачесаны за уши, и глаза, в которых отражались блики от перелива волн бурлящей реки, казалось, еще смотрят как-то вопросительно на вечное движение колеса мельницы.

Ветер стал усиливаться, исполняя в камышах траурную сонату. Резким порывом он обрушился на деревья, и тысячное шуршание листьев в симфонии разлетелось и закружилось по холму. Мощный поток ветра стал подниматься с реки. Листья задрожали и взяли новую партию в лесной филармонии. И в этом диком и свирепом оркестре стихийного вальса один сорвавшийся зеленый лист полетел высоко вверх и затем плавно опустился на воду. Он ринулся в потоке течения в сторону уже удаляющегося вдоль шумной реки путника, который спешил к северному берегу, к городу Санохе, исполнять предначертанное.

Воин шел быстро. На лице его была сосредоточенность точно осознаваемой цели. Он не думал ни о чем другом, кроме необходимости успеть в порт в назначенный срок. Все механизмы внутри воина перезапустились и работали в полную силу, набирая новый темп. Вспышкой молнии промелькнула мысль о том, что юную девушку, это нежный цветок, не коснется ужас расправы, которую вместе со страшным ливнем уже совсем скоро принесет в деревню стихия северных кланов.

Зина насколько могла вытянула левую руку, раздвинула пальцы и стала любоваться новыми оттенками бордового. По линии ее вытянутой руки, с уже аккуратно накрашенными ногтями, на ее рабочем столе красовалась икебана в черной вазе с изображением двух золотых драконов, которые сплетались друг с другом в виде перевернутой восьмерки и, вероятно, символизировали бесконечность в какой-то своеобразной восточной манере. Цветы в вазе были сухие и хрупкие, поэтому ваза стояла в самом отдаленном, то есть недоступном для случайных прикосновений месте. В центре цветочной композиции располагался крупный лотос, который имел своеобразный коричневатый оттенок. И посетителям, и сотрудникам, да и вообще всем, кто хоть раз обращал на него внимание, совершенно было непонятно то ли это был тончайший пластик, то ли композитная бумага, или это какая-то чудом уцелевшая, основательно засохшая органика.

Девушка увлеклась процессом с новым лаком и уже старательно работала над пальцами правой руки, аккуратно нанося, но уже чуть менее точными мазками, слои на указательном пальце. Мельком она посмотрела на небольшой перекидной календарь-треугольник, стоявший рядом с телефоном. Этот календарь достался ей из одного новогоднего офисного подарка и уже давно устарел, но как-то сам собой затерялся на ее столе и никак не мог добраться до помойки. На нем были изображены какие-то три причудливые обезьяны, которые играли в чехарду. Обезьяна в центре рисунка стояла на четвереньках и прижималась к земле. Через нее перелетала другая, скалясь при этом, она упиралась обеими лапами ей в спину. Ее голова была задрана вверх, а торчащие зубы были непропорционально огромными. Третья обезьяна бежала в конце и догоняла веселую парочку. Она совершенно выпадала из композиции и от того казалась самой несчастной.

Зина подула на пальцы, и ее взгляд коснулся электронных часов, которые также расположились на столе и дублировали показания больших настенных за ее спиной. Циферблат у них был темно-красным, и между часами и минутами монотонно прыгали две точки. И эти часы, как и те что на стене, показывали сейчас точное московское время – без пяти минут десять.