Снова зазвонил телефон, и кончик секундной стрелки на большом круге циферблата настенных часов, который двигался с неизменяемой скоростью, пересек отсечку напротив арабской цифры восемь.

На электронном табло будильника цифры выстроились в последовательность 08:55, и в комнате резко заиграла музыка. Играли джазовую композицию на радиостанции, которую Григорий Сертыщев настроил накануне вечером перед сном.

Просыпаться под будильник, как и всегда, было неприятно. Прерывание связки естественных процессов во сне не доставляло Грише больших радостей, только если в отдельных редких случаях, которые бывают в периоды значимых ожиданий или во время кошмаров.

Когда будильник вырвал его из сна за пять минут до того, как наступит ровно девять часов утра по Москве, что-то волнительное и неопределенное кольнуло его в самое сознание, в тот самый миг, когда еще происходит идентификация собственного местоположения в реальности. Или, как говорят в таких случаях, появилось нехорошее предчувствие. Конечно, когда вечером Григорий выставлял цифры будильника, он нарочно оставил себе несколько дополнительных минут в надежде сделать пробуждение плавным и перетекать, смешиваясь с настоящим, аккуратно, чтобы не повредить осознание гармоничного существования, да еще и успеть провести быстрый анализ сюжетной линии сна с прошедшими переживаниями.

Но, как бы то ни было, Григорий быстро слился с окружающей действительностью и принял на диване вынужденное положение сидя, свесив ноги в синих носках. Глаза были еще закрыты, и он настраивался на предстоящий день.

– Доброе утро!

Григорий дернулся. Что-то скрипнуло и треснуло в его голове. Он повернулся и увидел в кресле, которое стояло справа в метре от дивана около окна, огромного зеленного крокодила. Тот вполне умещался себе полностью в кресле и сидел так, что одними задними лапами упирался в сидение возле боковых подлокотников, а вторыми держал утреннею газету, которая из-за яркой цветовой палитры больших заголовков с изобилием пошлой рекламы явно отдавала дешевой бульварщиной.

На громадной зеленной рептилии была надета изумительная голубая рубашка и темный галстук в белый горох, а сверху еще зачем-то нахлобучена кашемировая шляпа. Вертикальные зрачки-прорези в его хитрых глазах были сдвинуты к носу, а пасть была немного приоткрыта. Внешне вся эта картина очень даже походила на то, что зубастое создание действительно увлеченно читает газету. Ниже рубашки у крокодила ничего из одежды не было, и только длинный хвост раскатывался от кресла и заканчивался уже на полу.

Чудовище слегка развернуло голову, и молнией брызнул разрез зрачка ближнего к Григорию крокодильего глаза. Он переливался утонченным малахитовым узором от едва возникшего утреннего лучика света, проникающего из задернутых на ночь занавесок.

– Доброе утро! – еще раз повторил крокодил и уже совсем развернул свою огромную морду в сторону уставившегося на него испуганного визави.

Чувство неожиданной абсурдности происходящего все еще сопровождало Гришу, и он на выдохе хрипло произнес:

– Привет.

Приветствие не удалось и получилось сдавленным на последнем слоге. И еще в выражении его лица появилась раздраженность, происхождение которой было пока неопределенно. Или это было то самое и необъяснимое предчувствие, которое нахлынуло с пробуждением и совсем его не обмануло, или то, что ему просто не удалось выспаться и он покинул объятия Морфея в не самой удачной фазе своего сна. Сейчас было понятно только одно – этот день начался для Григория плохо.

Он прокашлялся и настроил свой голос для разговора. Конечно Гриша еще по-утреннему хрипел, но говорил вполне разборчиво:

– Крокодил? Что-то совсем особенное, – Гриша взял короткую паузу и, немного улыбаясь, добавил. – Такой большой и еще в одежде.

Явление напротив, хоть и имело природу скорее мистическую или метафизическую, но судя по тому, как в разговоре двигались челюсти рептилии, а они не двигались вообще, было совершенно ясно, что ответной улыбки, даже крокодильей, собеседник наверняка не получит.

– Будь я маленьким крокодилом, ты бы меня не заметил.

И зеленое создание опять стрельнуло молнией из огромного глаза, которым оно и разглядывало сидевшего на диване в трусах и синих носках опухшего спросонья Гришу. Затем крокодил неуклюжими на вид лапами, в которых как-то размещалась газета, довольно проворно одернул разворот и всем своим видом продемонстрировал интерес к ее содержимому.

Григорий стал ладонями растирать свое лицо, разгоняя кровь и стараясь быстрее взбодриться. Он не очень любил такие сюрпризы и после массажа лица и протирки глаз уставился на свои носки, в которых он имел привычку часто засыпать.

– Ну, мы давно не встречались, – сказал крокодил.

Григорий поднял взгляд на рептилию, и ему показалось, что на ее морде присутствует подобие ухмылки. И все же было совершенно необъяснимо, как вообще происходил этот диалог. Слова и звуки вылетали из пасти, которая практически не шевелилась. Все это напоминало какой-то чудовищный сеанс чревовещания.

– Тебя напугал мой внешний вид? Ты же знаешь, я не могу являться в образе людей. Впрочем, я могу быть к ним совсем близко.

Газета снова вздрогнула в зеленых лапах, и Григорий тоже слегка подпрыгнул. То, что было секунду ранее крокодилом и бог знает как размещалось в кресле, превратилось в момент в огромную гориллу, которая оставалась в кресле все в той же рубашке и все в той же неуместной кашемировой шляпе, только теперь еще к ней добавилось нелепое перо. Также, ко всему прочему, появились штаны и очки в толстой черной оправе. Очки были без стекол.

От крокодила в новом собеседнике Григория были только блестящие ботинки из зелено-коричневой огненной кожи и, возможно даже, из натурально крокодиловой.

– Как тебе?

– Уж лучше аллигатор, – удивляясь, произнес Григорий.

– Крокодил! – поправила его обезьяна в кресле.

Голос, кстати, при трансформации из рептилии в примата совсем не изменился. Его Григорий узнавал всегда, поскольку во всех образах он был одним и тем же.

– Впрочем, не важно. Чем тебе не нравятся гориллы? – и совершенно адская улыбка возникла на обезьяньей морде. Обнажились огромные белоснежные зубы, розовые десны, и очки из-за новой гримасы поползли куда-то вверх к шляпе.

– Какой кошмар! – произнес Григорий и уставился на ненужное тонкое зеленое перышко на головном уборе мохнатой головы.

– Ну зачем так? Вовсе не кошмар, а очень даже удобно. Так даже проще.

При этом горилла подняла большой палец и стала похожа на какой-то ультрамодерновый рекламный плакат, который всплыл из каких-то обрывков памяти в голове Гриши. Не хватало только курительной трубки в зубах и заложенного платка во внешней карман пиджака.

– Я не курю. Ни трубку, ни сигар. Это очень вредно! Но вот…

Тут обезьяна достала и поправила из нагрудного кармана пиджака желтый платок, оттенок которого очень подходил в тон коричневому костюму.

– Обезьяны никому не нравятся. А причина, Гриша, очень проста, – продолжала свой диалог горилла, губы и челюсть при этом уже шевелились в соответствии с произносимой речью, а очки при каждом слове стали подпрыгивать.

– Они бывают непредсказуемо агрессивны, а это всегда вызывает волнительное напряжение и страх. Этот страх в людях заложен давно.

Генетически.

При этом в слове «генетически» примат сделал акцент на букву «эн». Морда обезьяны вновь оскалилась и стала действительно совсем устрашающей:

– Такова их и наша природа.

Правой лапой обезьяна приподняла на секунду свою шляпу и затем вновь обратилась к прочтению газеты.

Этот бессмысленный диалог уже стал немного надоедать Григорию, и он наконец не выдержал:

– Хорошо. Что на этот раз?

– Ой, – буркнул примат.

Григорий обернулся к двери туда, куда уставилась горилла, но там ровным счетом никого и ничего не было. Когда он повернулся, в мохнатых лапах обезьяны уже не было газеты и исчез куда-то ярко желтый платок: