– Ты уверена?
Голос прозвучал над самым ухом, холодный и отрезвляющий. Но Яна только досадливо мотнула головой. Потянула Стаса к себе, увлекая на постель.
– Ну давай попробуем… – Вот теперь он больше не запинался.
Через час Стас откинулся на подушки и довольно протянул:
– Да, это ты удачно зашла.
Судя по голосу, он улыбался.
…Серый пляж, белые корни сосны…
Яна рывком села и выдохнула, все еще не веря собственным ушам:
– Удачно зашла? Да ты вообще помнишь, что у меня случилось?!
Как выяснилось, ссоры тоже не имеют срока давности, дай только повод.
– Ты можешь хоть на минутку побыть человеком? Проявил бы, блин, сочувствие!
– Да ты мне, как бы, шанса не дала. – Стас тоже сел и моментально подобрался, ощетинился.
– Шанса не дала? А сколько тебе надо давать шансов?!
Яну несло, она ничего не могла с собой поделать, да и не хотела. Она знала: сейчас будет скандал, и потом она пожалеет о том, что сорвалась. Но в тот момент ей было все равно.
На стойку с пристуком опустился стакан с виски. Яна тряхнула головой, отгоняя воспоминание, подняла глаза.
Бармен смотрел на нее в упор, чуть приподняв брови. Его глаза – смеющиеся, с легким прищуром – обжигали беспокойным желтым, совсем звериным огнем.
Она едва не отшатнулась. В голове пронеслось: «У Умы были точно такие же…»
Сердце екнуло. Яне показалось, что ее уносит в какой-то водоворот, вышвыривает из реальности.
Где-то
Двое с рюкзаками идут по перевалу, впереди ползут их неуклюжие горбатые тени. Рассветное солнце золотит мокрые камни, воздух студеный и чистый – дышать легко. Дышать легко, а на палатке сегодня утром лежал иней.
Камни под ногой танцуют, ступать приходится осторожно, плавно перенося вес. Хочешь идти на Север – научись ходить по курумнику.
– А мы не заблудимся?
– Не заблудимся. Здесь дорога одна: по турикам.
Турики – вот они, пирамидки из мелких камней. Обозначают направление тропы, не дают свернуть на коварные осыпи. И как только эти пирамидки удерживаются на ветру, не падают?
– Нам бы только на медведя не нарваться.
– Медведь – еще не самое страшное в этих местах, – легкий бесшабашный смех несется над перевалом, разгоняет тишину и замирает эхом вдали. – Я тебе вечером такую историю расскажу…
Солнце косо падает на камни, двое бредут по перевалу.
Выдох…
Давно забытая (или не существовавшая вовсе?) комната с белыми стенами, матрасом на полу и плетеным креслом-качалкой. В углу непонятным зверем громоздится без дела мольберт, зато все стены разрисованы. За окном зимняя ночь, подоконник завалило снегом. Но это все снаружи, по ту сторону. А здесь горят живым огнем свечи, двоятся в темном стекле. Их много, они совсем разные. Строгие, высокие и белые стоят стражами на пороге ночи. Толстые огарки, пахнущие корицей, – создают уют и согревают тех, кто внутри комнаты.
– Можно, я останусь тут навсегда?
– Сегодня тебе все можно.
Вдох-выдох, глухой удар сердца.
Солнечная дорога пропахла пылью, на обочине – лютики да крапива. Небо фаянсово-синее, в смешных барашках облаков. Плоское, как с детского рисунка, так и не скажешь, что по нему только что летали.
– Спасибо, что ждал меня весь день!
– Я тебя всю жизнь ждал. Неужели не потерплю еще день?
Здесь нет времени, но все равно кажется, будто оно замерло.
В кузове фургона тряско и холодно, хлопающий тент, рев двигателя. Наружу торчит, белеет в лунном свете ворох досок. Прочь убегает ночная трасса, угрожающе шумит темный лес, а из-под откинутого полога тента посверкивает щедрая россыпь созвездий: вот Большая Медведица, а там – Пояс Ориона.
Тепло тела рядом, запах сигарет и счастливый смешок над ухом:
– Привыкай, это теперь и есть твоя жизнь!
Вдох, зрачки сужаются, картинки мелькают все быстрее.
Это чье-то самое живое, настоящее. Летние дни в сосновом лесу, солнечный ветер на трассе, игра во фрисби на берегу залива, осенние вечера у костра, незнакомые дороги и города, ночи на полу в ярко-желтой ванной, сизый сладко пахнущий дым, олдскульные пластинки и одежда с барахолки, неуклюжие стихи и дикие ночи любви, попутчики, ставшие друзьями, и незнакомцы, так и не ставшие попутчиками, картины, нарисованные на песке, ночные звонки, пропитанные нежностью, глупые пари и умные книги, рассветы на крышах, крепкие напитки и чувства…
И еще уйма всего странного и такого понятного, что не уместилось между двумя ударами сердца.
«И это все мне?!»
Сид
Тишина взвинчена до предела, давит на психику, хочется крикнуть. Ночь за окном совсем темная – даром что белая.
Сид резко откинулся назад. Жалобно скрипнула плетеная спинка кресла-качалки, и поплыли, мерно покачиваясь в полумраке, изрисованные стены. На столе задвоились огоньки свечей.
Впрочем, нынче вечером для Сида весь мир болтало и без любимого кресла. Мир штормило, и за каждым поворотом головы накатывал приступ дурноты.
Сам виноват – не надо было мешать гашиш с коньяком.
Со стены язвительно ухмыльнулся кислотно-сиреневый олень с ветвистыми рогами, увитыми побегами с белоснежными соцветиями.
Сид собственноручно рисовал оленя всю зиму, но, хоть убей, не мог припомнить, чтобы придавал проклятой животине такой злорадный вид.
Но сегодня здесь все равно больше не с кем перекинуться словом.
– Что, приятель? Торжествуешь мое одиночество?
Олень молчал.
Сид фыркнул и потянулся за сигаретами. Закурил и попытался выпустить колечко дыма, но, конечно, губы не слушались, не складывались как надо. Глубоко затянувшись, Сид снова откинулся на спинку кресла, попытался расслабиться.
И в этот момент в коридоре что-то грохнуло, резкий звук ошеломляюще ударил по нервам.
Сид мгновенно вскочил. Сердце зашлось в паническом ритме шамады, опьянение мигом рассеялось.
За дверью установилась настороженная густая тишина.
Он прикрыл глаза, силясь успокоить дыхание. За плотно прикрытой дверью комнаты тянется коридор. Длинный, темный и совсем пустой, если не считать антикварного зеркала и пары чугунных подсвечников на стенах. «Что там могло упасть?»
С одной стороны входная дверь, кухня, ванная, с другой…
Сердце снова помчалось вскачь. С другой стороны – наглухо закрытая дверь во вторую комнату. Там уже много лет никто не живет, но стены до сих пор пропитаны запахом лекарств и отчаяния.
«Что могло там упасть с таким грохотом?»
Сейчас он пойдет и проверит. Сейчас. Вот только уймется дрожь в коленках.
Сид нервно провел ладонью по гладкому затылку, шагнул вперед и порывисто распахнул дверь в коридор. Темный, совсем пустой…
Рыжеволосый мальчик стоит в коридоре. Пол холодит голые пятки, стоять в трусиках и майке зябко. И все же мальчик медлит, переминается с ноги на ногу.
Из-под плотно прикрытой двери стелется полоска света. Свет такой уютный и манящий. Еще оттуда доносится музыка. Чарующе-хриплый и невыносимо нежный голос то опускается до вкрадчивого шепота, то крепнет и словно растворяется в звуках гитары и клавишных.
Колыбельная, решил мальчик. Ему показалось, что пели об одуванчиках на летнем лугу.
Наконец собравшись с духом, он толкает дверь и замирает на пороге.
В комнате горит одинокий ночник под рыжим абажуром, тусклый свет смягчает острые углы, оставляя только самое главное.
А главное – это приземистая тахта в дальнем углу. На ней спит, раскинув руки, худенькая девушка в голубом платье.
– Мама!
Мальчик семенит вперед, несмело подбирается к тахте. Снова переминается с ноги на ногу.
– Мама, проснись, – тоненький голос больше смахивает на мышиный писк.
Бесполезно. Девушка спит, только зрачки беспокойно мечутся под закрытыми веками. Вокруг глаз залегли глубокие тени.
