Я таращила на них глаза, словно увидела лунатиков. Бывает же такое! Правда, мое замешательство продолжалось недолго.

Женя минут двадцать с удовольствием наблюдал за моей реакцией, а потом не выдержал и шепнул мне на ухо:

– Это свита.

– Что?

– Свита!

– Да?.. Чья?

– А ты в салон первого класса заглядывала?

Хм, какие проблемы? Я пошла, осторожно отогнула занавеску и заглянула. Там, словно арабский шейх в своем личном самолете, непринужденно развалился человек. Он расположился в огромном кожаном кресле перед внушительным столиком, который ломился от выпивки и закуски. Кроме него, никого из пассажиров в салоне не было.

Началова, прежде чем что-то спросить, садилась перед ним на корточки, словно дрессированная собачка, – VIP-клиент не должен смотреть на бортпроводника снизу вверх, – и противно лебезила перед ним. А девочки, как угорелые, только успевали таскать ему коньяк и деликатесы – красную икру, крабовое мясо, осетрину, фуагру и еще черт знает что. Как в этого шпунтика все влезало? Богатырским телосложением он не отличался, – был невероятно мал и щупл.

Когда VIP повернул голову, чтобы закурить (а в самолетах нашей компании курение строго запрещено!), я разглядела его невзрачный профиль, – выдающийся вперед тонкий, однако довольно длинный нос с горбинкой, недельная седая щетина на впалых щеках и какой-то неживой сухой блеск в стального цвета глазах.

Женя снова наклонился к моему уху.

– Олигарх.

– Какой-такой олигарх?

– Близкий друг нашего главы государства, руководит какой-то то ли топливной, то ли энергетической компанией, врать не буду, но то, что он ворочает такими деньжищами, которые нам и не снились, это совершенно точно!

Мне вдруг стало любопытно, какое я произведу на него впечатление. Женя пытался меня уговорить не делать этого, но я решительно ступила в салон походкой принцессы Кембриджской. Когда мне что-то втемяшивалось в голову, скалы должны были рухнуть, а океан – раздвинуть воды.

Я, растягивая удовольствие, медленно приблизилась к эксклюзивному пассажиру, по-матерински заботливо склонилась над ним и поймала его рассеянный взгляд, он жевал балык.

– Добрый день! Меня зовут Елена Шакурова. Я – бортпроводник. Скажите, каковы ваши впечатления о полете? Есть ли какие-либо пожелания? Не стесняйтесь, мы постараемся все учесть и, конечно, выполнить!

У олигарха отвисла нижняя губа, он ошарашенно воззрился на меня каким-то странным помертвевшим взглядом. Поразительно! Лицо худое и бледное как у лагерника, мотающего третий срок, а нижняя губа упитанная, жирная и мокрая.

Из полураскрытого рта на меня вдруг хищно глянули острые крысиные зубки.

– А это кто?!..

– Я вам, кажется, представилась.

– Да я не тебе! – рявкнул олигарх.

В следующий миг из-за шторки выскочили два плечистых лобастых парня. У них были такие лица, что если бы я встретила их где-нибудь в темной подворотне, то наверняка решила бы, что на меня напали насильники. Впечатление было настолько ужасным, что в первую минуту я даже не обратила внимание, что одеты они были, словно клерки офиса, в элегантные строгие черные костюмы.

Охранники подхватили меня под белы рученьки, на которые, между прочим, были натянуты умопомрачительные алые лайковые перчатки, и бесцеремонно потащили к выходу из салона.

Я опомнилась и, конечно, как положено принцессе, возмутилась.

– Э, полегче, парни. Чего вы меня лапаете? Я ведь укусить могу!..

В ответ один из них дохнул на меня запахом дорогой жевательной резинки и произнес неожиданно приятным и предельно вежливым голосом.

– Милая девушка, вы нарушаете протокол службы безопасности. К Артуру Оскаровичу нельзя подходить без согласования с нами. Будьте умницей, не надо поднимать шум, угостите нас лучше зеленым чаем.

В общем, я вздохнула с облегчением, когда, наконец, раздалась команда Глебова:

– Экипажу приготовиться…

Самолет начал снижение. Мы проверили, все ли пассажиры пристегнуты, обязательно найдется какой-нибудь баран, желающий то ли выпендриться, чтобы привлечь к себе внимание симпатичной бортпроводницы, то ли продемонстрировать свою крутизну, вредность и наплевательское отношение к своей безопасности и жизни окружающих его людей, которых он, похоже, просто ненавидит.

– Пристегнитесь, пожалуйста!

– А если пристегнусь, вы меня поцелуете?

– Обязательно, но только после успешного приземления, естественно.

– Нет, я хочу сейчас!

– Будете упорствовать, вас вместо поцелуя встретят у трапа наручники.

– Да ладно, я сам полицейский…

В общем, когда удалось всех уговорить, даже самых крутых в кавычках, мы погрузились в свои кресла и сами пристегнулись к их сиденьям. Все привычно и знакомо. По своим внутренним ощущениям и звукам, раздававшимся снаружи, я давно научилась безошибочно определять, когда самолет входит в глиссаду, выпускает шасси и касается колесами взлетно-посадочной полосы.

Древняя старушенция, которая сидела в первом ряду напротив, вся морщинистая, как Баба-яга, однако в целом довольно ухоженная и, я даже сказала бы, репрезентабельная, достала из карманчика своей модной кофточки из ангоры зеркальце и принялась прихорашиваться, подводить тени под свои выцветшие глаза, которые, кажется, видели еще царские балы Санкт-Петербуга.

Фу-ты, ну-ты! Девушке под сто лет, а она туда же. Я едва сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Она заметила мою реакцию и обиженно поджала свои нездоровые сиреневые губы.

В этот момент самолет вошел в глиссаду. В животе запорхали бабочки, так обычно бывает, потому что во время глиссады те, кто находится в самолете, могут временами испытывать легкое состояние невесомости.

Все шло в штатном режиме. Еще немного, и колеса коснутся бетонки.

Вдруг моей старухе сделалось плохо. Не знаю, что на нее повлияло, – чувствительность к перемене места, изменение давления при посадке, утомление от дальнего беспосадочного перелета или то, что я испортила ей настроение.

Моя реакция на лице была совершенно непроизвольной. Теперь я очень жалела, что не сумела сдержаться, и она ее заметила. Почему я вечно сую нос не в свои дела и оцениваю, причем делаю так, что все замечают? Прихорашивается пожилая пассажирка? Да ради бога!

Думать надо, Лена, о своих обязанностях, ан нет, Лена опять вляпалась. Эх, если бы я тогда знала во что, то, наверное, смотрела бы на свою модную прихорашивавшуюся перед зеркальцем старуху холодно и бесстрастно, словно мраморная безрукая статуя Афины Парфенос в Лувре.

Короче говоря, когда самолет вошел в глиссаду, моя старуха, увидев мою насмешливую реакцию на ее прихорашивания перед зеркальцем, вдруг страшно побелела, обмякла, откинула голову на спинку и закатила глаза. Ее тщедушная грудь заходила ходуном так, что мне с испугу показалось, что у нее началась агония. Руки несчастной вцепились в подлокотники кресла, а миниатюрный подбородок жалко вскинулся вверх.

– Она сейчас кони двинет! – густым надтреснутым басом сказал чей-то мужской голос.

– Пожалуйста, без комментариев, – сказала я в ту сторону, откуда только что пробасил очередной умник. – Мы окажем ей помощь, как только самолет произведет посадку. Всем оставаться на своих местах. Спокойно, все хорошо!

В этот момент колеса коснулись бетонки. Салон затрясся так, словно огромные руки злобного великана стали неистово трясти самолет, намереваясь вытряхнуть всю его начинку вместе с людьми.

Пассажиры притихли и невольно втянули головы в плечи. Каким бы ни был смелым человек, в этот момент все равно страшно, потому что не знаешь, как пройдет посадка, все может повернуться как угодно и в любой момент. Главное, быть пристегнутым, чтобы не разбить голову и не свернуть шею. Обидно, когда такое случается. Бывает, что после аварии самолет оказывается поврежден незначительно и после косметического ремонта его можно вернуть в строй, а человеческие жизни, которые были потеряны из-за не пристегнутых ремней, вернуть нельзя.