Голосу неприятному и искаженному от злобы, шептавшему в глубине ее сердца: «Это сын Дамиани! Чудовищное порождение подонка, чья жизнь была только цепью преступлений…», этому голосу отвечал другой, спокойный и серьезный — экономки, — который утверждал: «Это князь! Наследник рода Сант’Анна, и никто и ничто не сможет больше помешать тому, что есть!..»И это была безграничная уверенность любви и преданности, побеждавшая все, как в битве света и мрака триумф всегда был на стороне света.

Стоя в заливавших комнату лучах солнца, донна Лавиния достала из небольшого ларца мягко поблескивающий старинный золотой флакон. Отсыпав крохотную частицу его содержимого на полоску тонкого полотна, она провела им по губам ребенка.

— Это пшеничная мука с ваших земель, монсеньор. Это хлеб насущный всех наших слуг и крестьян. Они растят его для вас, но вы должны всю жизнь заботиться, чтобы они не терпели нужды.

Она повторила те же движения и почти те же слова, манипулируя с другим флаконом, содержащим кровь земли тосканской: густое темно-красное вино, подлинный эликсир жизни.

Когда это было закончено, старая женщина снова повернулась к кровати, где Марианна словно зачарованная следила за всеми фазами этого необычного обряда, чья торжественная простота сочеталась с величием мессы.

— Госпожа, — сказала она с чувством, — кюре из церкви Сент-Мари-Драпри вот-вот будет здесь, чтобы окрестить нашего князя. Какое имя ваше светлейшее сиятельство желает дать своему сыну?

Захваченная врасплох, Марианна почувствовала, что краснеет. Почему донна Лавиния заставляет ее играть нежелательную ей роль матери?

Тем не менее необходимо ответить.

— Я не знаю, — прошептала Марианна. — Мне кажется, что выбирать следует не мне. А у вас нет никаких предложений по этому поводу?

— Есть! Если госпожа одобрит, князь Коррадо желает, чтобы ребенок носил имя своего деда, Себастьяно. Но обычай требует, чтобы он носил также имя деда по матери.

— Мне кажется, что дон Себастьяно был не отцом князя Коррадо, а дедом.

— Действительно. Однако он не желает, чтобы имя князя Уголино снова выплыло на свет. Угодно вам, госпожа, сказать мне имя вашего отца?

Словно челюсти капкана сомкнулись на Марианне.

Донна Лавиния знала, что она делает, и всеми силами старалась привязать мать ребенка к семье, которую та собиралась покинуть. И никогда изнуренная Марианна не чувствовала себя такой слабой, такой усталой. Почему ее терзают из-за этого ребенка? Почему, в конце концов, не оставят в покое? Ей вдруг показалось, что она видит великолепный, гордый портрет, царивший в ее парижском салоне: маркиз д’Ассельна де Виллинев, чья родословная уходила в крестовые походы, не будет ли он оскорблен в своей воинственной потусторонности, где он, без сомнения, пребывает, если ребенок управляющего Дамиани получит его имя? Но в то же время, словно более могущественная, чем ее воля, сила вынудила ее к тому, что она посчитала сдачей позиции, она услышала, что отвечает голосом, который не узнала и который принадлежал уже к области грез:

— Его звали Пьер… Пьер-Арман…

Все ее подсознание восстало против того, что она посчитала малодушием, и она хотела бы еще бороться, но безмерная усталость оказалась более сильной. Ее веки налились свинцом, а рассудок блуждал в тумане. Она уже спала глубоким сном.

Какое-то время донна Лавиния со слезами на глазах смотрела на неподвижную фигурку, такую тонкую и хрупкую теперь, что она казалась затерянной в этой необъятной кровати. Как могло случиться, что в этом юном истощенном создании осталось еще столько сопротивляемости и воли? После такого тяжкого испытания она сохранила еще достаточно присутствия духа, чтобы оттолкнуть ребенка, отказаться позволить пробудить могущественный материнский инстинкт.

С болью смотрела старая дама на исхудавшее лицо с ввалившимися закрытыми глазами, утонувшее в кружевном чепчике, из-под которого выбилась непокорная черная прядь.

— Если бы только она согласилась посмотреть на тебя, мой маленький князь, хоть один раз. Она не смогла бы тогда больше оттолкнуть тебя. Но пойдем! Пусть он увидит, ОН… Он будет любить тебя всей нерастраченной любовью. Он будет любить тебя… за двоих.

Марианна проснулась и увидела у своего изголовья Коррадо.

— Мадам, я пришел поинтересоваться вашим самочувствием.

— Мне лучше… Спасибо…

Марианна не знала, что сказать. Он здесь, значит, он простил её? Или просто пришел, потому что воспитание и благородство продиктовали прийти, а так он её презирает?

— Мадам, я хочу кое-что сделать. Сейчас я вам всё объясню…

Прежде чем удивленная этим внезапным уходом Марианна смогла что-нибудь предпринять, он стремительно покинул комнату, оставив дверь открытой. Из-за нее донеслись быстрые шаги, затем голос:

— Жоливаль! Жоливаль! Идите!..

Через мгновение он вернулся со следовавшим за ним виконтом. И Марианна подавила крик, увидев, что Аркадиус с бесконечными предосторожностями несет в руках небольшой белый сверток…

Вся кровь Марианны отхлынула к сердцу. Жоливаль передал сверток Коррадо, и она поняла, что он подаст ей ребенка, чье приближение вызвало у нее ужас. Она бросила вокруг себя растерянный взгляд, надеясь найти убежище от этой снежно-белой опасности, которая надвигалась на нее из рук того, кого она любила.

Подойдя к кровати и движением головы отбросив упавшую на глаза черную прядь, он торжествующе улыбнулся потрясенной молодой женщине.

— Мадам, взгляните на сына! Он прекрасен. Именно он и сделает вас мамой и женщиной в полном смысле этого слова.

Теперь он обогнул кровать, приблизился… Через мгновение он положит ребенка на одеяло… Его глаза лукаво блестели, и Марианне показалось, что она ненавидит его. Как он посмел?

— Унеси ребенка! — процедила она сквозь зубы. — Я уже сказала, что не хочу видеть его…

Наступила тишина, всеобъемлющая, такая гнетущая, что Марианна испугалась. Не смея поднять глаза на Коррадо, чтобы не увидеть того, что она могла прочесть на его лице, она повторила гораздо тише:

— Попытайся понять, что он представляет для меня. Это… это выше моих сил.

Она ожидала приступа гнева, но голос Коррадо не изменил доброжелательности:

— Я знаю и понимаю, что он представляет для тебя. Но теперь я скажу тебе, что он представляет для меня: просто красивый мальчуган, крепко скроенный и здоровый, которого ты долго создавала и произвела на свет в таких страданиях, что любая вина, даже если она имела место, при этом сгладилась. А также он наследник рода Сант-Анна. А главное — он твой ребенок… только твой, к тому же он похож на тебя.

— Это правда, — поддержал его Жоливаль. — Он похож на портрет вашего отца…

— Ну-ка, хоть глянь на него! — настаивал Коррадо. — Наберись мужества посмотреть на него одно мгновение. В противном случае ты не та женщина…