С какой стати она ему всё это рассказывает?
Джеф неожиданно взял её безвольную руку с колена и поцеловал. Пальцы у неё были ледяные.
– Спасибо.
Марина удивлённо хоть и коротко взглянула на него. Но руку не отняла и Джеф, глядя на алтарь, грел её пальцы в своей ладони, думая о том, как раньше жилось Николь.
– Вы счастливы? – Наконец спросил он, поворачиваясь к ней.
Марина некоторое время смотрела на него, медленно сводя брови домиком. Нет, как они всё-таки с Николь похожи! Она смотрела на него озадаченно, хоть и несколько возмущённая откровенными вопросами. Разглядывала, словно изучая, его движения: как он спокойно отпускает её руку, берёт вторую и так же греет, глядя прямо ей в глаза, спокойно и серьёзно, явно ожидая ответа.
Руки у него были большие, твёрдые, горячие. Он то чуть крепче сжимал её пальцы, то чуть отпускал, отчего Марине вдруг стало тревожно.
– Не знаю, – наконец промямлила она.
– Надо знать, – в его голосе промелькнула жёсткость и Джеф сам одёрнул себя за это. – Люди часто просто не умеют быть счастливыми, потому, что не могут оценить преимущества того, что имеют. Быть счастливым нужно учиться. Я спрашиваю вас о счастье не просто так, меня интересует, какую любовь к себе и между вами видит дома Николь?
Поскольку она молчала, он продолжил:
– Ребёнку, например, часто даже не нужно, чтобы его любили, ребёнок так умеет преломлять мир в своём сознании, что почти самодостаточен. Но ребёнку необходимо видеть любовь к друг другу самых близких для него людей. Это формирует психику, помогает правильному развитию. Я хочу знать, что толкает Николь из дому? Не скажу, что это плохо для меня, я рад, когда она со мной, но думаю – это плохо для Николь, и очень, хоть она уже давно не ребёнок.
– Боюсь, мы упустили время для формирования её психики, – снова вздохнула Марина.
Ей захотелось плакать. Нервирующие вопросы царапали душу и оттого было грустно. Что время ушло и теперь ничего не исправить. Неожиданно Марине стало тепло и Джеф тут же отпустил её руку, словно почувствовал. Теперь она вполне поверила, что он помогал Ники. Странно всё это.
Он откинулся на спинку скамьи, уронив руки на сиденье и разглядывая по частям детали алтарной части храма.
– Думаю, да, – наконец согласился он, роняя слова отстранённо. – Николь давно уже созревшая личность, знающая и меру ответственности, и глубину боли. Не сожалейте об этом, прошлое не должно надрывать душу, оно ушло и нет его власти над вами. Детство заканчивается у всех, раньше или позже, и его уже не вернуть. Принимайте взрослую личность такую, как она есть.
Он ещё сидел на скамье, удобно расставив ноги, даже когда Марина ушла, сказав, что у неё много дел и её ждёт Том. Сидел, смотрел на огонёк возле дарохранительницы, ощущая пустоту внутри. Не об этом молчании внутри говорила Николь?
В конце концов сумел собрать вместе разрозненные куски впечатлений и фактов. Сложил на задворках сознания, чтобы подумать потом. Пошёл к настоятелю: одному, даже здесь, сидеть стало просто совсем невозможно. В ризнице, у окна, отец Вильхельм, почти невидимый за кипой бумаг, улыбнулся ему. Его словно не удивил столь ранний визит, а может, он просто видел Джефа на мессе и ждал, что он зайдёт.
А может, и сам позвал: о н – мог.
– О, хорошо, что вы пришли, Джеф! Я могу вас так называть? Помогите мне немного. Нужно разложить это по страницам.
Кипа растаяла неожиданно быстро, словно в присутствии настоятеля время просто остановилось – такой он был неспешный и радостный, распространяя вокруг себя успокоение и надёжность.
– Ну, молодой человек. Готовы теперь вы продемонстрировать мне ваши знания? Я вас чуть-чуть отвлёк.
– Не знаю, – искренне признался Джеф, никак не ожидавший такого хода. – Надеюсь.
– Тогда поехали. Символ веры на память расскажете?
– Верую в Бога, Отца всемогущего, Творца неба и земли. И в Иисуса Христа, единственного Его Сына, Господа нашего: Который был зачат от Духа Святого, рождён Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и погребён; сошёл в ад; в третий день воскрес из мёртвых; восшёл на небеса и восседает одесную Бога Отца Всемогущего: оттуда придёт судить живых и мёртвых. Верую в Духа Святого, Святую вселенскую Церковь, общение Святых, прощение грехов, воскресение плоти, жизнь вечную. Аминь.
– Аминь – согласился настоятель. – А какой это был символ веры?
– Апостольский.
– Ладно, – снова согласился отец Вильхельм. – А какой символ веры мы читаем на мессе?
– Никейский. – сказал Джеф, думая, что на вопрос: почему он так называется – он точно не ответит. Но отец Вильхельм, кивнув, ответил сам:
– Да, принятый на Никейском соборе в 325 году. – И сразу спросил другое:
– Десять Божиих заповедей?
– Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других богов, кроме Меня. Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно. Святи День Господень. Почитай отца твоего и мать твою. Не убивай. Не прелюбодействуй. Не кради. Не свидетельствуй ложно против ближнего твоего. Не пожелай жены ближнего твоего. Не пожелай имущества ближнего твоего.
Настоятель улыбнулся, и эта сияющая улыбка словно осветила всё вокруг: и затемнённую ризницу, в которой горела только настольная лампа, и стол, у которого они сидели, и самого Джефа.
– А что есть заповеди любви?
– Две первые заповеди из десяти, касающиеся Бога.
Настоятель согласно кивнул.
– Тогда назовите все таинства.
– Всего семь. Крещение, Миропомазание, Евхаристия, Покаяние, Соборование, Священство и Брак.
– Дары Святого Духа?
– Мудрость, разум, совет, крепость, ведение, благочестие, страх Божий.
Джеф оттарабанил это, вспоминая, как на библейской группе спорили о том, что значит выражение "и всех объял страх", когда они читали отрывок из евангелиста Луки о том, как Иисус воскресил единственного сына у вдовы Наинской. Джефа тогда поразила мысль, что Иисус, делая свои чудеса делал их для всех, даже если эпицентром его чуда был какой-то конкретный человек. И каждый получал от него благодать. Это просто не приходило в голову раньше. Казалось бы – ну чудо и чудо, ясно, что оно предназначено кому-то конкретному. Но что такая сила разом накрывает всех… И как это кто воспримет, зависит от самого человека, каждого оказавшегося в этом круге чуда.
Настоятель засмеялся и Джеф было предположил, что допрос окончен. Но тут последовала следующая подача:
– Условия таинства покаяния?
Оп! Что-то этого он не помнил. Джеф постучал пальцами по столу, размышляя, что же нужно для исповеди.
– Испытание совести, сожаление о грешном поступке, намерение исправиться, исповедь.
– Твёрдое намерение больше не грешить, – поправил его отец Вильхельм и добавил: – а последнее условие – удовлетворение за грехи Богу и ближнему?
И ближнему? – изумился молча Джеф.
– Так, – улыбнулся отец Вильхельм. – Чем бы вас ещё озадачить? Перечислите-ка мне радостные тайны Розария.
– Благовещение, Посещение Елизаветы, Рождество, Сретение, Нахождение Иисуса в храме, – быстро сказал Джеф, опираясь на то, что он исправно читал последний месяц.
– Скорбные?
– Борение в Гефсиманском саду, Казнь, Увенчание тернием, Крёстный путь, Распятие.
– Славные?
– Воскресение, Вознесение, сошествие Святого Духа, Успение, Коронация.
– А что такое розарий вообще?
Вопросы следовали один за другим, не давая задуматься, навязывая свой ритм. Джефа это устраивало.
– Образно говоря венок из роз, только вместо роз плетётся венок из молитв. Это, так сказать, поэтическое обозначение сущности. Собственно, к мысли повторять молитву "Радуйся, Мария" привёл почитателей Пресвятой Девы Марии обычай украшать Её изображения венками цветов. Розарий – форма молитвы по чёткам. Ряд прочитанных молитв "Радуйся, Мария" должен был образовать венок более ценный, чем венок из цветов – духовный. Изобрели его, собственно, для чтения псалмов. Поскольку их всего сто пятьдесят, то соответственно на каждой бусине читали по одному псалму. Потом вместо псалмов стали читать Отче наш, это было удобно для неграмотных людей, а позже заменили на "Радуйся Мария" и разбили по декадам. В двенадцатом веке эту молитву стали называть "Псалтырь Девы Марии". Доминиканские монахи сопоставили каждой декаде одно событие из жизни Иисуса и Марии, хотя легенда гласит, что Розарий, как форма молитвы была дана святому Доминику самой Девой Марией. Розарий не изменялся более 400 лет. *
