Симон вздохнул с облегчением: ну конечно же! Мармеладов!..
– Я не Мармеладов, я только учусь, – продолжал незнакомец. – И я не буду сейчас укачивать вас историей своей жизни, хотя она занятна, поверьте, а расскажу вам случай, который произошел со мной давеча… Сижу я, значит, в кафешке, очень приличной, кстати, там даже барышни мороженое едят, и не только барышни, – таинственно подмигнул не-Мармеладов. – Пью, значит, пиво, не чуя беды, когда вдруг за столик ко мне присели – в смысле, спустились с небес! – защебетав, две девушки – это я по голосам определил, погруженный еще душой и зрением на дно бокала. Осушив его, я поднял глаза и… остолбенел! Вы не поверите, сударь, но это чистейшая правда: передо мной сидели Пушкин и Гоголь.
«Сколько ж, однако, ты выпил!» – подумал Симон, но вежливо промолчал.
– Да-с, Пушкин и Гоголь! – насладившись эффектом, продолжил не-Мармеладов. – И вы поймете мое смятение, сударь, если узнаете, что это были не просто Пушкин и Гоголь, а Пушкин и Гоголь в женском обличье!
А жить интересно! – с удовольствием опять подумал Симон.
– Я зажмурился, как полагается в таких случаях. – И не-Мармеладов показал Симону, как он это сделал. – Покрутил головой в надежде стряхнуть дурман и как-то урезонить расшалившуюся действительность, но тщетно: классики не исчезли – напротив, как ни в чем не бывало ели пирожное со сливками.
Тогда я строго сказал (а я всегда после пива бываю очень строг):
– Девочки, вы кто?
– А вы? – с вызовом спросила девушка справа: открытый лобик, косой пробор, длинненький острый носик и, если приглядеться (и даже если не приглядываться!), усики над губкой; и все аккуратненько так, по-женски, тонкой кисточкой, невыразимо!..
– Я? – сказал я. – Ну, тогда я – Кюхельбекер.
Классики рассмеялись.
– Не похож, – сказала другая – смуглая, кудрявая и юная, как Пушкин в лицее.
– Да? – сказал я. – Ну, тогда – Анна Керн.
Классики опять рассмеялись: настроение, значит, хорошее.
– Что? – говорю. – Тоже не похож?
– Ну, не очень, – ответила Пушкин.
– А вот вы – так о-очень!.. – говорю я.
– Что – о-очень? – передразнила меня Гоголь.
– Похожи, – отвечаю я.
– На кого? – спросила Пушкин.
– Да на самих себя.
Великие писатели посмотрели друг на дружку и усмехнулись.
– Очень остроумно, – сказало солнце русской поэзии и откусило пирожное, измазавшись сливками.
Я опять пропустил бокальчик, закусил для смелости другим и так прямо (а я человек прямой!) заявляю:
– Я узнал вас: вы – Пушкин, а вы, конечно, Гоголь!
Классики расхохотались, притворно бурно, а пуще Гоголь, смущенно прикрывая усики над губкой.
– Жизнь, значит, вечна? – продолжаю я. – Душа в заветной лире ваш прах пережила…
– Вы сумасшедший? – спросила меня Гоголь и, обернувшись к подруге, сказала: – Нам пора, Шурочка.
– Идем, Ника, – ответила Пушкин.
Заметьте, Ника и Шурочка! А? Каково?! Как вам понравится эта история, сударь?
– Очень нравится! – искренне ответил Симон.
Я, значит, за ними, мол, коль посчастливилось, такая честь, сподобился и все такое, позвольте вас спросить… А Пушкин мне орет:
– Отстань, теребень кабацкая! – и тростью, тростью!..
– А трость-то откуда? – удивился Симон.
– А догадайтесь с третьего раза.
– Признайтесь, вы все это выдумали, – наслаждался Симон.
– А это откуда? – И не-Мармеладов указал на свой лоб с шишаком.
«Да мало ли…» – подумал Симон.
– Так я к чему все это, – задумчиво произнес не-Мармеладов. – Пушкин, Гоголь, едва очухался, а тут вы – Бальзак. Прям серия «Живая классика». Верьте, верьте мне, сударь, грядет конец света: природа зациклилась, повторяется, ничего не может придумать лучше. Конец света близится.
– А чем вы занимаетесь? – Симон не чаял души в незнакомце.
– Э-э!.. чем я только не занимаюсь!.. Мечтаю в основном. Грежу. Василеостровский мечтатель!.. Но жизнь, как известно, не жалует мечтателей. Помните, у Чехова: «И куда только не заносит нелегкая интеллигентного человека!»? Про меня сказано.
– Ясно, – сказал Симон, хотя ему было не совсем ясно.
– Лохов дурю, – пояснил не-Мармеладов.
– Каких лохов? – не понял Симон.
– Да всяких, кто попадется. Ленин дурак был, – вдруг сказал не-Мармеладов. – Уничтожил всех богатых, а надо было уничтожить всех бедных – и никаких проблем. Вы согласны со мной, сударь?
– Вопрос философский, – уклонился Симон.
– Ваша правда, – подхватил не-Мармеладов. – Именно что философский. Конец света близится, сударь мой, не знаю даже, успеем ли еще выпить. Ну, твоя очередь, господин хороший, бежать за пивом. Обещал.
Симон поспешно двинулся к киоску. Фруктов бы купить, что ли, подумал Симон и, заняв очередь за пивом, пошел по рядам. Ряды пестрели неопознанными предметами, снова попались на глаза заморские каштаны – Симон загляделся. Сколько? – спросил Симон и полез за кошельком.
Карман был пуст.
Симон испугался, снова испугался, возникло острое желание присесть, расстегнуть ворот, выразить невыразимое – и Симон даже забыл о незнакомце. Вспомнил, бросился назад, к скамейке…
Скамейка была пуста.
Симон вернулся домой, поставил на плиту чайник, включил радио, и радио поведало Симону какую-то чеховскую историю о том, как жители города Энска срезают провода на столбах и сдают их в пункты приема цветного металла и по этой причине город Энск погружен в темноту. Власти повесили новые провода, и новые провода граждане сняли и сдали туда же. Живем в темноте, жаловались граждане Симону (почему-то Симону!). Симон добросовестно внимал и не знал, чем помочь идиотам.
Потом радио сообщило Симону о катастрофе в европейском курортном городе, где погибли люди, имевшие намерение скатиться на лыжах с горы, а не сгореть в фуникулере, но сгорели.
И Симон с отчаянием подумал, что погибли самые лучшие – здоровые и богатые, а больные и бедные остались жить на Шестой линии Васильевского острова и на Седьмой. И Симон пошлепал на Седьмую.
– Хорошо, что зашел! – обрадовался Егор. – Говоришь, лишние деньги у тебя?
– Были. – И Симон рассказал.
– Да он у тебя и украл! – воскликнул Егор.
– Кто?
– Да твой Балда, не-Мармеладов, кто ж еще. Василеостровский мечтатель, блин!..
– Да ты что!.. – оскорбился Симон.
– Ты безнадежный, – махнул Егор рукой. – Ну просто лох.
Симон вздрогнул.
И тут до него дошло.
«Лохов дурю». Честно сказал. В лицо. Лохов. А кто Симон есть? Лох. Симон рассмеялся, покачал головой, снова рассмеялся. Надо же, а какое представление устроил – тут и Чехов тебе, и латынь, и Гоголь, и Пушкин… Да за такое представление и денег не жаль! Дорогого стоит. Жить интересно.
– Значит, денег нет… – вздохнул Егор.
– Нет, – подтвердил Симон.
– Жаль, – сказал Егор.
– А что, надумал в Рим поехать?
– К черту Рим. Бизнесом решил заняться. С одним приятелем. Очень порядочным человеком.
– Ну, для этого тебе мерзавец нужен, а не порядочный человек, – заметил Симон. – С порядочным прогоришь.
– Ну, мерзавец быстро найдется, за этим дело не станет.
– А бизнес-то какой?
– Книги издавать.
– Хорошее дело, – согласился Симон.
– Да, – подтвердил Егор. – Детективы. Этакие пособия для киллеров.
– Не понял, – признался Симон.
– А что тут непонятного?
– Решил стать негодяем? Это непросто интеллигентному человеку.
– Непросто, но как там в песне поется: мечтать, надо мечтать детям орлиного племени!..
– Ты шутишь? – с надеждой спросил Симон.
– Ничуть.
– Белены объелся?
– Я еще сегодня ничего и никого не ел.
Симон молча смотрел на друга. Три кита, на которых стоит остров, расползлись в разные стороны, и почва ушла из-под ног. Атланты под балконами сплюнули, и балконы рухнули на бальзаковскую прическу Симона.
– А как же Древний Рим?.. – спросил Симон.
– Древний Рим мертв. Да и кому он нужен, если честно?
