Первыми приняли смерть на себя наши мальчики-операторы. Причем почти все пали в бою на одном участке фронта – по дороге от кафешантана к студии и обратно.

Но, надо сказать честно, они туда бегали всегда, называя эту стекляшку кафешайтаном (что более отвечало злым чарам данного заведения), а вот в 90-е годы они оттуда не выходили.

Хоронили одного за другим, ну буквально через запятую… Красивых, молодых, слабых, любимых…

Потом подтянулись и другие профессии.

А теперь – к концу сказа о генерале Драгане.

Значит, закусив, он, уже уволенный, вновь явился к Председателю, и явление Драгана выглядело так: устрашающий генеральский мундир, ремень с кобурой, дверь сапогом!

Что там было – неизвестно, но слухи ходили, что казачий генерал пригрозил Председателю пистолетом, типа при желании я могу тебя сейчас пристрелить (а желание было!) – и потянулся рукой к кобуре.

А поскольку до этого он где-то в компании выпивал и закусывал, то наверняка у него там был кислый огурец, говорил народ, но в руках Драгана этот кислый огурец мог бы запросто выстрелить и поразить Председателя.

Утешился Драган в следующей свадьбе. Но, увы, ненадолго…

– Он, как меня встречал, сразу же нашу с Ниной свадьбу вспоминал… – рассказывал всем Бук. – Не бывал, говорит, я на более веселой свадьбе!..

И какая-то неизжитая тоска была в постоянстве этой фразы.

И получалось так, что генерал упорно пытался вступить в реку дважды (трижды, четырежды!..) – вопреки и несмотря на. В ту игру. В ту свадьбу, где радость была чистой, без примесей идущих за ней будней, – вот такой именно свадьбы ему, быть может, не хватило, и он пожизненно ее ждал.

А может, ему не хватило самой Нины? Белой невесты Нины, вечной невесты Нины, ничьей Нины, хотя нравились ему совсем, ну совсем другие – что Нина? Хрупкий опавший цвет…

А может, ему просто не хватило той беспечности, когда можно было просто так, без дела, шататься по улицам и на вопрос встречного – ты куда? – бездумно ответить:

– Да так…

Непозволительная роскошь впоследствии…

До последней минуты жизни генерал женился. В буквальном смысле – до последней: умер Драган в день своей свадьбы.

Утром расписался, пришел с молодой женой и друзьями домой, сел за стол, поднял бокал, выпил за любовь и умер. Инфаркт.

Хорошая жизнь. Достойная смерть. Погулял, пожил, правду сказал, до последней минуты любил. Нет-нет, хорошая жизнь.

А пистолет, кстати, у него все же был. Настоящий, с памятной надписью от казачьего атамана.

…Каждый год, начиная с марта, в Питер регулярно идут подробные сводки с далеких фронтов весны: город взяли яблони, на подходе черешня и абрикос, город просто погребен под цветением – сообщают мне личные корреспонденты, заставляя мучиться и чаще биться мое сердце… Но вот зачем мне это, спрашивается?

Но проходит год, и я снова жду писем от своих мучителей…

Приходят письма и от Бука, в которых живут, не умирая, Нина, генерал Драган и мальчики, все бегущие к своей смерти в кафешайтан…

Одно из писем начиналось хорошей новостью: Гоголь жив!

«Я думаю, что Драган и его свадьбы – это гоголевский сюжет, выхлоп в современность вольного казачьего духа, который рассеялся по всей близлежащей округе после упразднения Запорожской Сечи…»

А далее вновь сладкая мука: «У нас уже началось абрикосово-персиковое лето… И пышнотелые ягоды шелковицы из центрального парка зовут тебя в гости… Но ты не слышишь их зов, совсем потерялась в белых ночах…»

И напоследок предостережение: «Персики у молдаван покупай, пожалуйста, с осторожностью. Так как продают они турецкие персики. Даже в Кишиневе».

…Одна маленькая девочка, которой сделали в больнице пробы на аллергию, взглянув на разрез нежной кожи, на ущерб, – и категорически не согласившись с ним! – заплакала и сказала:

– Сделайте мне, как было!

То есть как было до! До раны, до враждебного вмешательства извне, а было хорошо: цело, гладко и не больно.

Собственно, все наши попытки вернуть прошлое сводятся к этой детской наивности: сделайте мне, как было. А было, оказывается, замечательно. А мы и не знали этого.

– Ты мне нужен!.. – говорит она моему мужу, рыдает, и голова ее падает на его плечо. (Плечи мужчин вообще предназначены для женских слез, жизненное наблюдение.)

– Таня, Танечка…

– Мы купим домик в деревне и будем жить там только вдвоем!..

Последнее ставит моего мужа в тупик. Как вдвоем? А дети, моя жена, Жан?

– Я так одинока, ты просто не представляешь, как я одинока, у меня никого нет…

Это опять ставит его в тупик. Мужчина в тупике.

– Ну как же это «никого», Таня? А муж, а дочка?

– Но мне нужен ты! – говорит Таня.

«А спроси меня, что нужно мне! – думает он. – Неужели неинтересно?»

Нет. По правде говоря, нет. Честно, нет. Неинтересно.

Мой муж, значит, застревает в тупике, но хочет выбраться.

– А как же твой муж? Жан?..

– При чем тут Жан!..

– Ну как это при чем?..

– Жан целыми днями на работе.

– Да я тоже!.. А потом… у меня же сын!

– У тебя чудесный сын, – соглашается Таня.

Заметим, мой муж Сева упоминает только о сыне – это корректность: он щадит Таню, не упоминая о жене, – заботится о слабых нервах Тани, благородно, правда?

– Ну ты же все понимаешь… – говорит он потом жене.

Конечно. Я все понимаю. Как и Сева, кстати, который однажды стал очевидцем аварии, и водитель, выскочив из машины, стал объяснять почему-то именно Севе (у Севы такое лицо), как это у него получилось, крича при этом: ты понимаешь? Нет, ну ты меня понимаешь, мужик?!

Понимаю, думал Сева. И с грустью вослед: а на фига я тебя понимаю?..

Потому что это очень тяжело – понимать. Накладно. Понимать – это значит разделять, сострадать и даже, не дай бог, что-то делать. Нет, удобней не понимать.

– Ну ты же все понимаешь… – значит, говорит мне муж.

Разумеется. Я тебя понимаю. (А на фига я тебя понимаю?!)

– Она в безвыходном положении, – на всякий случай добавляет муж.

Давно замечено, сколько благ несет людям их безвыходное положение. Если они соображают, конечно, как им пользоваться. А Таня, как видно, соображает.

– Я совершенно одна, – значит, говорит Таня моему мужу. – Меня никто не понимает, даже психиатр!.. Он орет на меня, представляешь?

– Это что за идиот? Найди другого психиатра.

– Другого нет.

– Что, один психиатр на весь Канзас?

– Нет, но…

– А может, у него такая методика?

– Может.

Влюбленный человек, как больной, вызывает сочувствие: хочется помочь, предложить испробовать народные средства.

– Слушай, Таня, психиатр психиатром, но, может, лучше нырнуть там в прорубь…

– В смысле? – оторопев, смотрит Таня.

– Ну… это… для закалки органона. В баньке попариться там, или что…

– Ты приедешь ко мне?

С темы не сбить: хитрость безумных известна.

– Приедешь?.. Я люблю тебя.

Нет, на самом деле Таня любит себя – свою фобию, диету, слабое здоровье, свои печали и ошибки – вещи настолько самоценные, что их должны полюбить, конечно же, все, это не обсуждается. Формула любви Тани такова: с Петей она любила Колю, с Васей – Петю, с Ваней – Васю, любовь с вывернутой назад шеей. То есть Таня любит потери. Очередь дошла и до Севы: вот здесь он ходил по аллее и думал о ней (но тогда она любила Ваню) – и Таня полюбила эту аллею и прошлогодний снег. В общем, сделайте мне, как было.

Вообще, нелюбящие нас – они ведь очень интересны, они загадочны и сложны. О чем-то думают… О чем ты думаешь, Сева?

О чем, о чем… Картер в машине менять надо.

Сложные мужчины сложны тем, что не любят, вот и вся сложность.