Тетя Рая орать перестала. Раньше, бывало, идешь мимо, а ор из окон летит – не приведи господи. Как ошпаренные выбегают из подъезда дядя Толя и дети – круглый Миша и Танечка. А теперь ти-ихо стало в их окнах: не на кого было орать, никто не раздражал тетю Раю, даже дети. Ушла в себя и обратно не возвращалась. Люди жалели ее – почему не жалеть? А дяде Толе дивились, – а как не дивиться? С чертями оказался дядя Толя. Тополь наш.

А тополя сажали всем миром. «Тополя-я, тополя-я…» По теме было. Дядя Толя руководил. Все сажали – и тетя Клава – Синяя Борода, и вечно умирающая тетя Муза («Муза плохо выглядит!»), и дядя Толя-бегун, и дядя Леня в противогазе… (Вот все никак не вспомнить его лица – только в противогазе. И вольно же было ему так пошутить напоследок!.. Неуместная шутка. И троих детей оставить – Гену, Сережу и Валика. Валик – совсем крохотный, нежный такой, мальчик-с-пальчик.)

Соседки получили урок – три урока кряду! – зорче стали следить за мужьями, да разве уследишь? Опять кассир побежал…

…И куда они все убегали? – вот загадка. Какие сирены шептали им, что где-то есть счастье, что оно не обманет?.. Глупышки. Ведь было ж сказано им, дуракам: «На свете счастья нет…» Нет – что не ясно?.. И где они все оседали? – вот в чем вопрос! Быть может, был остров, где жили мужчины – ходили с копьем, разводили костры – «мы рубили лес, мы копали рвы…» – и туда сбегались их братья, обретая покой и волю? Кто знает…

Семейный портрет в интерьере в стиле ретро: тетя Тоня сидит в новом кресле (ГДР), курит «Беломор» и рассказывает, какая Федя сволочь. Как сыр в масле катался!.. И двух детей сиротами оставить!.. Сиротки сидят тут же и смотрятся рядом, как принц и нищий: на Ксане – наряды, на Ксане – серебро и злато, на Ольге – фиг без мака: тетя Тоня на манер короля Лира (о, классика пугающе вечна!) одаривает только верных, ласковых и послушных. Ксана ласкова, медоточива, но натуральны только ее бриллианты.

«Скажите, дочери, мне, кто из вас нас любит больше, чтобы при разделе могли мы нашу щедрость проявить в прямом согласье с вашею заслугой…»

Ксана: «Моей любви не выразить словами, вы мне милей, чем воздух, свет очей!..»

Ольга: «Я вас люблю, как долг велит».

Лир, то бишь тетя Тоня: «Вот и бери ты эту прямоту в приданое. Ступай! Прочь с глаз моих!»

А только и был грех, что съездила Ольга тайно к отцу на свидание. Папа пожелал увидеть деток. Папа соскучился. Узнаю – прокляну! – был сказ. Ольга ослушалась (Федина кровь!), съездила – увидеть, поплакать, спросить: папа?

А что – папа? Папа тоже человек. Детей жалко, кто спорит. А себя не жалко? Дяде Феде было жалко. В общем, свиделись. Поговорили, поплакали. А тетя Тоня слово сдержала: прокляла. Ксана тоже не замешкалась плюнуть в сестру – и была награждена за это по-царски.

Двойной портрет на пленэре: мы сидим на дереве, два неспелых плода – Ксана в синем пальто, я в красном, нам по тринадцать лет… Ксана – две косы, изящные линии рта, век – красавица, в общем. Не умница, но это неважно: главное, красавица. Болтает ногами, достает из кармашка зеркальце: «Свет мой, зеркальце! Скажи…» Зеркальце в восторге от ее новых сережек: «Ты прекрасна, спору нет!..»

…О, если бы зеркальце было и вправду волшебным, предвещавшим судьбу, – что бы тогда могла увидеть в нем красавица Ксана?

Борю. Боря тоже сидит на дереве и смотрит в Ксанино окно. Он будет сидеть на этом дереве с пятого по десятый класс, пока не высидит Ксану. Свадьба. Боря счастлив, влюблен. Ксана тоже влюблена – в свое белое платье, зеркало, колечко с бриллиантами – больше ничто не дано ей будет на этом свете любить, ни одна страсть не нарушит ее сердечного ритма. Впрочем… Но не время еще, молчок.

А жизнь идет, растут тополя, тетя Клава замуж выходит, а тетя Муза совсем плоха, здоровье ни к черту. «Муза долго не протянет». Как угорелый носится дядя Ваня – магазины, аптеки, больницы – хороший муж дядя Ваня, не кассир. Соседки вздыхают: хоть бы Муза еще протянула, чтобы сын Сашечка в школу пошел… И соседки загодя жалеют сиротку Сашечку.

А в доме событие: Тонечка! Пухлый кудрявый персик, последняя страсть бабы Тони. Гуси, гуси, га-га-га!.. тридцать три богатыря… из-за леса, из-за гор едет дедушка Егор… Нет, вот про дедушку не надо, дедушка не едет, а бабе Тоне уже вредно курить.

Ну какие еще новости?.. У Ксаны шуба, еще шуба, бриллианты, еще бриллианты – это страсть, это серьезно. Ну еще институт, аспирантура, селекция, но это несерьезно – так, для шика. Главное, конечно, бриллианты. Головная боль соседей: откуда деньги у Тони? Ну откуда? У советской пенсионерки-то? Мрачные ходят легенды: время тяжелое, смутное, хозяйка прячет шкатулку, зарывает клад… Клад исчезает, молоденькая домработница Тоня плачет: какая шкатулка, хозяйка? Да вы что? Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Хозяйка вешается на косе. (Как это – на косе? Почему на косе? Потому. Сказано: на косе. Бред какой-то!.. Так люди говорят. Люди чушь говорят. А откуда деньги? Откуда? А главное, грех-то какой! Вот и Федор сбежал. То ли еще будет!)

А Тонечка – прелесть, капризный, обидчивый персик, кудря-авая! – в Борю. Боря – вечно в трусах и с книгой. Ксана – колечко, еще колечко, денег ни копейки, а вот горностай! Мамочка подарила. Царский подарок, красиво. Красиво – и все? И тогда достается шкатулочка… Та самая? Конечно же, нет, та – в тайнике, зарыта, и стерегут ее злые гномы, это – другая. Ах, другая – ну, это неинтересно. Ксана не верит: подозревает (сла-адко так подозревает!) в зависти. Должны завидовать, а как же?

– А откуда такие деньги, Антонина Никифоровна? – не выдерживают слабонервные.

– Жить надо уметь, – отвечает тетя Тоня.

А высокомерие-то, высокомерие!.. И Ксана такая же – вся в мать!

Вся, да не вся: тут манеры – там манерничанье, тут гордыня – там ужимки. Оригинал и пародия. Да и живее как-то тетя Тоня, побогаче словом, страстями.

И все шло бы себе как шло, да вдруг – как гром среди ясного неба! – опять кассир побежал!..

Какой кассир?..

Боря.

Боря? Не может быть. Боря!

Семейная картинка в интерьере: Боря в трусах мечется по квартире – что-то прячет. Положит в стол, зароет, сядет – не сидится. Подбежит обратно к столу, вынет, переложит между книг. Опять неспокойно: куда бы еще, поукромней?.. Тетя Тоня с Ксаной целый вечер зорко следят за манипуляциями Бори, пока это занятие вконец не наскучивает обеим. Тогда они встают и на глазах помертвевшего Бори вынимают из очередного его тайничка фотографию. Смотрят: девица.

Кто это, Боря?

Боря – белый! – не знает.

А если подумать, Боря?

– Это любовница моего друга, – отвечает повредившийся в уме Боря.

Трогательно. И умно.

Значит, вот оно как: измена! А измен, как известно, тетя Тоня не прощала. Дочь родную, Ольгу, не пожалела, а уж его-то, козла вонючего!..

Дальше следует изгнание Бори. С сопроводительным текстом, очень выразительным по форме и содержанию. Оплеванный с головы до пят Боря пытается на ходу собрать свои вещи – это какие же, интересно, с в о и?! Голодранец несчастный, иждивенец, альфонс!.. Почему – иждивенец? Он работал, зарплату в дом приносил! Ка-акую зарплату?! Инженеришко драный!

Боря вцепляется в магнитофон – Боря желает уйти с музыкой! – отдирают с ногтями. Дверь открывают, ногой поддают – будь здоров, Боря, не кашляй.

Портрет в интерьере: тетя Тоня сидит в новом кресле (Югославия), курит «Беломор» и рассказывает, какая Боря сволочь. Как сыр в масле!.. Черную икру, гад, вот такими ложками жрал!.. Ну ничего, воздастся ему по заслугам: глаз у нее, у Тони, тяже-елый, сама бывает не рада, но уж коль проклянет!..

Да, удивил всех Борис. А ведь любил-то, любил-то как!..

Что-то и впрямь не приживаются мужчины в нашем доме. Одна надежда на Ваню. Да, но надежда слабая: парализовало дядю Ваню. Бедный дядя Ваня. И что будет теперь с Музой?.. Но Борис-то, Борис!.. Вот удивил.