Сам Энакин пьет что-то крепкое и фруктовое — название он забыл несколько бокалов назад. Все еще заживающие раны под коростой на спине беспрестанно чешутся, соприкасаясь с тканью рубашки, но он не так глуп, чтобы пытаться их чесать. Кеноби неоднократно делал ему выговор за расчесанные ранки, напоминая об опасности заражения, если он не будет держать их в чистоте и не даст времени на заживление. Он тогда шлепнул Энакина по колену за язвительный ответ, что ему стоило бы подумать лучше, прежде чем касаться кожи Энакина ножом.
— Эни, любимый, — зовет Оби-Ван, перекрикивая музыку и шум толпы, заставляя Энакина оторвать взгляд от танцпола. — Почему бы тебе не сходить к бару за еще одним напитком для меня?
Он уже почти открывает рот, чтобы сказать, что Оби-Ван не выпил даже половину из своего бокала, когда он замечает, как пристально тот смотрит на бар на нижнем этаже. Проследив за его взглядом, он легко обнаруживает то, к чему приковано его внимание: милашка, прислонившаяся к бару, в компании друзей заказывающая очередной сет напитков. Ее светлые волосы спадают по спине ниже плеч мягкими локонами, привлекая внимание Энакина к короткому платью и аккуратной заднице.
Он сухо сглатывает, разворачиваясь к Оби-Вану, видит его голодный взгляд и взвешивает шансы избежать этой ситуации.
— Оби-Ван, — начинает он осторожно, — ты уверен, что это действительно…
— Энакин, — перебивает Кеноби, пристально глядя на него, и его взгляд совсем не вяжется с его приятной улыбкой, — пожалуйста, пойди и принеси мне выпить.
Энакин опускает взгляд в пол, сдаваясь, и встает со своего места.
— Да, сэр, — бормочет он.
Спускаясь вниз, Энакин понимает, что надеется, что девушка уйдет к тому моменту, как он придет. Но сквозь толпу он видит, что она все еще сидит у бара, хотя ее друзья уже исчезли в толпе спутанных тел на танцполе, и он торопливо допивает свой коктейль, пытаясь набраться храбрости. Эта небольшая просьба не нова, но Энакину легче не становится. Он ненавидит быть приманкой — ненавидит, когда его трогают чужие люди. Из-за этого он чувствует себя грязным до тех пор, пока не ототрет следы их прикосновений, стоя под слишком горячим душем. Пока Оби-Ван не уложит его и не вытрахает безжалостно, напоминая, кому он принадлежит.
— Тут не занято? — спрашивает Энакин у девушки, подходя достаточно близко, чтобы его услышали, и, улыбаясь лучшей улыбкой, указывает на место, освободившееся после ухода ее друзей. Ему, может, обходительность дается не так легко, как Оби-Вану — особенно во время первых недель после его продолжительного заточения в хижине, — но его внешность и неловкость, принимаемые за флирт, обычно действуют безотказно.
Она быстро оглядывает его и очевидно удовлетворяется тем, что видит, потому что поворачивается к нему и показывает на пустое сиденье.
— Теперь — да, — отвечает она, и Энакину не нужно симулировать румянец на щеках или взволнованный кивок, когда он садится. — Как тебя зовут, милый?
— Э-энакин, — заикается он, ставя на стойку свой пустой бокал. Девушка подзывает бармена, прося повторить Энакину напиток и улыбаясь хищной улыбкой. У Оби-Вана точно талант выбирать жертв, не может не подумать Энакин, принимая новую порцию.
— Милое имя для милого мальчика, — мурлычет она. — Ты местный, Энакин?
— Нет. Из города в паре дней езды отсюда.
Их разговор остается поверхностным и вежливым, пока они допивают свои коктейли, но Энакин прекрасно понимает, что девушка придвигается к нему ближе, от нее пахнет алкоголем, а Оби-Ван выходит из клуба, явно ожидая, что Энакин пойдет следом. Он продолжает заикаться, отвечая на ее вопросы, разыгрывая неловкость и невинность, откровенно ее привлекающие. Неоднократно просит прощения, повторяя, что не так часто знакомится с девушками, и она отмахивается от этого, тут же перемещая руку на его бедро.
— Ну, Энакин, — спрашивает она, когда практически сидит у него на коленях и горячо выдыхает ему в ухо, — ты сказал, что живешь в паре дней езды отсюда? А твой отель близко?
— Н-не далеко, — отвечает он.
— Хочешь туда вернуться?
Энакин понимает, что снова кивает, сутулясь от смущения. Она победно улыбается, вставая на ноги, берет Энакина за руку и тащит его к выходу.
— Тогда пойдем, сладкий, — тянет она.
Отель недалеко, но они все равно берут такси, как только оказываются на прохладном ночном воздухе. Его спутница явно выпила слишком много и вряд ли смогла бы добраться туда на своих каблуках, если бы они пошли пешком. Не говоря уже о том, что Энакин — не слишком галантный кавалер.
Она оказывается на нем, как только закрывается дверь такси, едва позволив ему сказать адрес водителю, прежде чем забраться сверху и прижаться своими губами к его. По мнению Энакина, это — худшая часть вечера. Он заставляет себя подыграть ей, представить тонкие, потрескавшиеся губы вместо полных, слегка пахнущих вишней; издавать правильные звуки, когда он трется об него. Его тело реагирует именно так, как она ждет, но это просто физиология. Энакин мог бы назвать как минимум десяток мест, где он предпочел бы сейчас оказаться, вместо того чтобы быть здесь, держа привлекательную девушку на коленях.
Она смеется, когда они выбираются из машины, Энакин спешно оплачивает поездку, прежде чем его спутница тянет его к двери, номер которой увидела на ключах, вытащенных из его кармана. Ее, кажется, совсем не беспокоит низкое качество мотеля, она слишком возбуждена перспективами ночи с красивым незнакомцем, чтобы заметить сломанную камеру наблюдения, почти пустую парковку и безразличных менеджеров. Обычно именно в этот момент его девушки трезвеют, и ему приходится уговаривать их пойти в номер — но не эту. Она вставляет ключ в замок и открывает дверь без раздумий, втягивая Энакина в темную комнату следом.
В темноте — легче. Ощущение ее рук неправильное: мягкие движения там, где Оби-Ван был бы настойчивее, расстегивая его рубашку и скользя ладонями под нее; но ему хотя бы не нужно смотреть на девушку. Через задернутые шторы пробивается только бледный свет луны. Энакин сосредотачивается на том, чтобы раздеть ее, подталкивая к месту, где, он знает, должна быть кровать, чувствуя, как она расстегивает пуговички его рубашки, одновременно выбираясь из своей одежды.
Ее платье падает на пол вместе с бельем, а рубашка Энакина бесцеремонно отбрасывается в сторону. Ей удается расстегнуть его ремень и пуговицу на джинсах, прежде чем он толкает ее на матрас, забираясь сверху и прижимая к постели.
— Ох, у моего малыша есть перчинка, — хмыкает она, когда он берет ее за запястья, пристегивая их к изголовью наручниками, висящими там.
— Больше, чем ты сможешь узнать, — добавляет третий голос, и Энакин чувствует, как девушка на мгновение напрягается, прежде чем на другом конце комнаты загорается лампа.
Оби-Ван Кеноби расслабленно сидит в кресле за маленьким столом, держа в одной руке бутылку пива и в другой — любимый карманный нож. Он играется с лезвием, ритмично закрывая и открывая его, и наблюдает, как Энакин слезает с девушки.
— К-какого черта? — задыхается она, запутавшаяся и начинающая бояться ситуации, в которую попала.
Оби-Ван допивает последний глоток, отставляя бутылку и убирая нож в карман, прежде чем встать и подойти к кровати. Энакин встречает его на полпути, жадно отвечая на голодный, собственнический поцелуй, в который Кеноби его втягивает.
— Какой хороший мальчик, — шепчет Оби-Ван, ведя руками по бокам Энакина и по его спине. Того трясет, когда он касается заживающих ранок — его собственного имени, вырезанного на коже Энакина; собственнической метки на покрасневшей плоти. — Ты так хорошо поработал сегодня.
— Правда? — спрашивает Энакин тихо. Он ненавидит, что, когда Кеноби делает его приманкой, ему всегда важно знать, что он не оступился в соблазнении очередной милашки, на которую Оби-Ван ему указал.
— Да, Дорогуша, — отвечает Кеноби между поцелуями. — Абсолютно идеально.
Энакин краснеет от похвалы, кивая головой и разрывая поцелуй, смущенно хныкая. Оби-Ван ловит его за подбородок прежде, чем он успевает отвернуться слишком далеко, поворачивая обратно и целуя в губы последний раз перед тем, как отпустить его.
