— Я так долго этого ждал, — выдыхает он почти благоговейно. И все-таки в их соединении нет никакого неспешного наслаждения, только животный голод, скрывающийся во взгляде Оби-Вана.
Энакин уже полностью обнажен, когда задней частью коленей он врезается в край матраса, резко падая на его поверхность. Оби-Ван быстро избавляется от собственной одежды, нетерпеливо, как и Энакин, желая почувствовать скольжение кожи по коже, особенно после такого долгого расставания. В то же время Энакин растягивается на простынях, прогибаясь в спине и позволяя Оби-Вану свободно насладиться видом едва загоревшей кожи и сухих мышц.
Одобрительно хмыкая, Оби-Ван забирается на кровать с кошачьей грацией, но в каждом его движении Энакин видит хищника, которым, он знает, тот и является. Он скользит ладонями по бедрам Энакина, его животу, шее, прежде чем встать над ним на колени и коснуться рукой лица Энакина. Наклонившись, он втягивает Энакина в поцелуй.
Отдать контроль — легко; отдаться на волю Оби-Вана так же, как и в других аспектах жизни. Пальцы чувственно двигаются вниз по его телу, изучая его так, как однажды уже было — в то утро после попытки Энакина сбежать в лес. Они плавно опускаются ниже по его ключицам и цепляют вздернутые соски, выбивая из Энакина низкий стон, прежде чем продолжить свое путешествие. Призрачно касаются живота, мягко следуют по дорожке волос ниже, мучительно ласково трогают основание его члена.
Губы Оби-Вана следуют за пальцами, отрываясь от губ Энакина и оставляя легкий поцелуй чуть ниже его горла, прикусывая кожу на груди, языком проводя по линии, что прочертили пальцы, и слизывая пот с его кожи. Энакин сжимает и разжимает простыни в руках, рвано выдыхая, когда Оби-Ван раздвигает его бедра и встает между ними. Он губами касается внешней и внутренней стороны, бородой царапая кожу и избегая единственного места, в котором Энакин хочет ощутить его чертов рот. После он сильнее кусает мягкую кожу на внутренней поверхности. Шипя от странного приступа наслаждения и боли, чувствующихся после этого собственнического жеста, Энакин пальцами путается в и без того растрепанных волосах Оби-Вана и тянет, пока тот, наконец, не выпускает нежную плоть. Укус поранил кожу, там несомненно останется шрам, когда местечко заживет, и Оби-Ван целое мгновение смотрит на ранку, довольный собой до глубины души, прежде чем позволить Энакину направить себя туда, куда тот хочет.
Ему не удается сдержать стон, когда Оби-Ван наконец уделяет внимание болезненно возбужденному члену Энакина, оставляя мягкий поцелуй на головке перед тем, как полностью взять его в рот. Очевидно, прошло много времени с тех пор, как он делал это в последний раз, и Энакин не может не чувствовать удовлетворения от знания, что из всех любовник Оби-Вана — всех, кто стал-бы-мог-бы-стать-должен-был-стать Энакином, — это было тем, чего он им никогда не давал. Кеноби брал у этих мужчин, но отдавал — Энакину. Этот жест, этот момент — только его.
Через пару мгновений Кеноби находит свой ритм, и Энакин почти теряет контроль от одного только вида губ Оби-Вана, растянутых вокруг его члена, влажных и покрасневших от происходящего.
— Оби-Ван, — хрипло зовет он, когда Кеноби резко отстраняется, оттягивая его от желанного края. — Оби-Ван, пожалуйста.
— Еще рано, Эни, — журит его Кеноби, двигаясь назад. — Мне нужно, чтобы ты еще немного потерпел.
Энакин наблюдает, как тот выбирается из постели и идет к ночному столику, что-то там ища. Когда он возвращается, в его руках оказывается маленькая бутылочка, и Энакин чувствует, как его пульс учащается от ожидания. Снова раздвинув его ноги, Оби-Ван встает между ними. Ощущение скользких пальцев, касающихся входа, пугает Энакина, и он рефлекторно пытается избежать контакта. Оби-Ван шикает на него, шепчет что-то подбадривающее и ласковое, вводя один палец.
И хотя его коллеги когда-то любили пошутить над его иногда блядоватым поведением, прошло много лет с того момента, как Энакин ложился под кого-то. Его телу нужно несколько секунд, чтобы вспомнить ощущения от проникновения и подстроиться под них. Оби-Ван добавляет второй палец, рассудив, что Энакин готов, а следом — третий, разрабатывая его в мучительно медленном темпе. Кеноби не отрывает взгляда от лица Энакина, наблюдает в очаровательном восхищении, как тот жмурится и кусает губы, хныкая от удовольствия, когда пальцы Оби-Вана так правильно сгибаются внутри него.
Наконец, когда его собственное нетерпение берет верх, Кеноби вытаскивает пальцы. Оби-Ван щелкает крышечкой смазки и смазывает свой член, подготавливаясь. Энакин все это время отдаленно помнил о нем, тяжело висящим между ног Оби-Вана и блестящим смазкой на головке, но не уделял ему достаточного внимания до этого момента — Энакин слишком занят собственным удовольствием, а Оби-Ван терпел ради этого момента. Головка его члена касается входа, растягивая, но не переходя границу. Энакин вздрагивает от ощущения, пытаясь резко насадиться до конца, но уверенные руки держат его за бедра и прижимают к постели.
— Энакин, — говорит Оби-Ван. — Энакин, солнце, посмотри на меня. — Тот слушается, смотря на морщинку между бровей и ловя его дикий взгляд, наверное, такой же, как у самого Энакина. — Это твой последний шанс, Энакин, — продолжает он. — Все может закончиться, если ты хочешь. Прямо здесь и сейчас. Все, что ты должен сделать, просто сказать. Это то, чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я остановился?
Даже почти бредя от наслаждения, Энакин понимает, что делает Оби-Ван. О чем он спрашивает. Он помнит первую ночь, когда Кеноби сказал ему, что однажды он не скажет «нет».
— Нет, о, звезды, Оби-Ван, пожалуйста, нет, — просит он, жмурясь. Он не может заставить себя посмотреть на Оби-Вана, когда с его губ слетает: — Не останавливайся.
Открыв глаза, он в ту же секунду жалеет об этом, видя победную улыбку на губах Оби-Вана. Энакин в этот момент понимает, что в той игре, в которую они играли, он проиграл. Он проиграл, и в следующее мгновение Кеноби оказывается внутри него, входя до основания одним быстрым, резким толчком. Минута, уходящая на привыкание, скорее всего, нужна не Энакину, а Оби-Вану, чтобы удобнее встать, больно взявшись за бедра и приоткрыв рот.
Нет никакой медлительности или нежности, но Энакин и не ждал этого; он этого не хотел. Оби-Ван закидывает ногу Энакина на плечо, пальцами при движении безжалостно надавливая на укус, входя так глубоко, как может, с каждым толчком. Они не занимаются любовью, как бы Кеноби ни думал об обратном. Это заявление, и Энакин не может заставить себя захотеть, чтобы Оби-Ван остановился. Всю свою жизнь он изо всех сил боролся то с одним, то с другим: бедное детство, смерть матери, осуждение сверстников, груз ответственности. Он боролся и боролся — и он устал от борьбы. И в том, чтобы сдаться на милость этого человека, который постепенно стал его миром, есть своя прелесть.
Кеноби напоследок еще раз вдавливает ногти в метку — бессловесное напоминание — прежде чем позволить ноге Энакина соскользнуть с плеча, а самому — наклониться ближе и поймать его губы своими. Энакин помогает ему, приподнимаясь на локте и встречая его на полпути, другой рукой обнимая Кеноби, чтобы держаться. Поцелуй выходит влажным, жадным, они больше стонут друг другу в губы, нежели действительно целуются. Энакину плевать; он чувствует, как Кеноби двигается внутри. Он здесь, он реален, и отпечаток ногтей Энакина на коже Оби-Вана от особенно сильного толчка, и его член, задевающий внутри местечко, которое заставляет Энакина видеть звезды. Стона, который он получает в ответ, почти достаточно, чтобы переступить черту.
— Ты такой красивый, — мурлычет Оби-Ван, — такой хороший мальчик. — И одна из его рук смыкается вокруг члена Энакина. Ему нужно совсем немного: толчок бедер Кеноби и мягкое, шепотом произнесенное подбадривание — и он пачкает собственную грудь, кончая. Оби-Ван сбивается с темпа, и ему хватает нескольких толчков, чтобы кончить следом, пытаясь заглушить громкий стон в плече Энакина. Он падает на Энакина, все еще не выходя из него, и осоловело гладит его по голове. — Мой хороший мальчик, — шепчет он ему, и в таком положении они засыпают.
