— Пожалуйста, перестать сражаться со мной. Позволь позаботиться о тебе.

— Я не нуждаюсь в твоей заботе.

— И все-таки нуждаешься, — настаивал он, кидая мне знакомую связку ключей. — Тебе они понадобятся.

— Это больше не мой дом, Уолтер. Что мне с ними делать?

— Ты оплатил половину этого дома.

— Но мы согласились, что…

— Перестань, — зарычал он, качая головой. — Пожалуйста.

— Уолтер, это неправильно — брать ключи от твоего дома. Это будет вторжением в твою частную жизнь.

— Это каким же образом?

— Вдруг я приду, а ты будешь там с кем-то?

— Я никого не водил в твой дом.

— Это не мой…

— Он всегда был твоим.

— Уолтер…

— Знаешь, для действительно умного человека ты порой бываешь настоящим идиотом.

— Не очень вежливо обзываться, — заметил я.

— Может быть, — пробормотал он, вновь трогаясь с места, — но что я могу поделать, если это правда.

***

Я приобрел лишь самое необходимое: один черный костюм, нижнее белье, футболку, носки, пару джинсов, столько же докеров, три рубашки, черные монки, новую пару ботинок от Фрая Харнесса, черный и коричневый ремни, три сорочки, кеды, новое пальто, два спортивных костюма и кардиган. Это было только начало. Когда Уолтер высадил меня на Юнион Стрит, он настоятельно рекомендовал мне не восполнять абсолютно весь утраченный мною гардероб. Он мотивировал это тем, что мне требуется время подумать о том, что мне действительно нужно.

— Мы ведь говорим об одежде? — уточнил я.

— Конечно.

По дороге к дому на северном склоне Потреро Хилл, я думал примерно следующее: «Уолтер открыл для меня двери своего дома, поэтому в знак благодарности я должен приготовить его любимое блюдо». И несмотря на то, что внутренний голос твердил, что это ничего такого не значит, просто жест признательности, я знал, что то самое блюдо — паэлью валенсиаду, которую он обожал и которую я готовил на каждый его день рождения, — я готовить не буду.

Мне надо бы было поджарить стейки, сделать отбивную, но меня упорно тянуло к тому, что заставит его улыбаться мне своими темными блестящими глазами. Я больше не желал никого обманывать, в том числе и самого себя: я хотел, чтобы Уолтер хотел меня.

Когда я вошел в парадную дверь и на автомате отключил сигнализацию, введя нужный пароль, то остро осознал, что все в доме было точно так же, как до моего ухода. Меня приветствовал тот самый дом, для проектирования которого мы наняли с Уолтером архитектора. Я любил открытую планировку, сочетание арок и изгибов, деревянную обшивку стен, панорамные окна, огромную застекленную крышу, норвежский утепленный кафельный пол и пониженную на три ступеньки гостиную. Я любил винтовую лестницу, ведущую в семейную комнату, а также стену, сделанную целиком из стекла — от пола до потолка, — которая давала ощущение, что ты находишься в домике на дереве. Я так соскучился по всему этому.

Мебель, ковры, вазы, картины, внутренняя отделка — ничего не поменялось. Единственная недостающая вещь — это картина над камином в гостиной, которая сгорела в моем лофте. На ее месте сейчас висело гигантское полотно, изображающее каналы Венеции. Но что интересно, сцена на нем была та же, что и на сгоревшей.

Мне надо было посидеть пару секунд на диване, чтобы собраться с мыслями.

Водитель такси выдернул меня из воспоминаний стуком в дверь. Он любезно помог перетащить все пакеты с одеждой и продуктами, коих было очень много. За такое содействие я ему дал большие чаевые.

То, что я совершил ошибку, выйдя на задний двор нашего дома, я понял, увидев через забор нашу соседку (теперь соседку только Уолтера) миссис Хернандес. Она уже жила здесь, когда я с мужем и детьми только заселились двадцать лет назад. Она мне помахала. Я помахал в ответ, и на этом бы можно было остановиться. Но, зная миссис Хернандес, я понимал, что так просто не отделаюсь.

— Сиван, где ты был все это время? — спросила она, но это больше походило на выговор.

Как ей удавалось одной интонацией передавать эмоции, я не знаю. Надо иметь дар. Я было направился в сторону дома, но ее это явно не устраивало.

— Подойди сюда.

Я больше получаса не мог вытащить себя из ее общества, получилось лишь после того, как она в жесткой форме отругала меня за то, что Уолтер одинок, что дом больше никогда не освещается полностью: свет горит только в одной комнате теперь. Что Уолтер больше никогда не улыбается, а газон перед домом стал выглядеть совершенно отвратительно и оскорбляет одним своим видом всех соседей. Дом стал совершенно непривлекателен, и во всем этом она винила меня. Меня!

— Я напомню ему скосить траву, — пообещал я ей.

— Ты должен сам это сделать. Все так прекрасно выглядело, когда ты этим занимался.

Ее многозначительно поднятые брови сказали мне, что речь шла вовсе не о траве.

Вернувшись назад, я поснимал этикетки с купленной одежды и поставил ее стираться, после чего взялся за ужин.

Было странным войти в спальню Уолтера и не обнаружить никаких изменений. Я проверил — мой ночной столик был пуст и в других местах, ранее принадлежавших мне, тоже не обнаружилось ничего нового. И в ванной комнате та же история — пространство, отведенное под мои вещи, пустовало в ожидании. Сердце сжалось от того, с какой легкостью я могу войти в мою прежнюю жизнь. Но задерживаться для рефлексии у меня не было времени: слишком много надо сделать.

Когда я уже второй раз вытаскивал белье из сушки, находясь в постирочной комнате, рядом с кухней, и ставил третью очередь стирки, то услышал звук поднимающейся гаражной двери. А затем мое внимание привлек знакомый щелчок открывающейся двери.

— Привет, — улыбнулся я. — Ты сегодня рано. Я рад.

— Нет, — уверенно произнес он, желая быть услышанным мною. — Я возвращаюсь домой в это время почти каждый день. Я действительно изменил свои приоритеты.

Я кивнул, загружая таз чистым бельем из сушки.

— Ну и какая это партия?

— Вторая. А сейчас я загрузил последнюю.

— Неплохо.

— Да, — согласился я. — Не стал скупать весь магазин, а в кои-то веки внял твоему совету.

— Хорошо.

Я широко ему улыбнулся, пока закрывал дверь сушилки.

— Заходи и выпей вина. Я купил сагрантино — твое любимое.

— Которое хорошо подходит к… — он судорожно вздохнул. — Ты приготовил паэлью?

— Конечно, — усмехнулся я, направляясь к дивану в гостиной, на который скинул всю постиранную одежду, чтобы легче было ее складывать. — Ты так добр ко мне, как я могу иначе.

Гладильная доска стояла тут же, я параллельно с готовкой гладил одежду на ближайшие недели. Уолтер зашел на кухню и снял крышку с широкого противня, затем повернулся ко мне, когда я пришел туда же, и подарил мне такую улыбку, от которой у меня ослабли колени. Кажется, у меня большие проблемы.

— Это всего лишь паэлья, — проворчал я, потому что чувствовал себя глупо. Это было плохой идеей — готовить мужчине его самое любимое в мире блюдо, если только это не мой широкий жест перед тем, как вернуться к нему. Это могло привести его к мысли, что я собираюсь остаться.

— Это никогда не было для меня чем-то обычным, — сказал он таким голосом, от которого я весь вспыхнул.

— Что именно?

— Когда ты готовил для меня, — проговорил он, приближаясь к краю столешницы. — Я всегда видел и ценил, когда ты для меня что-то делал.

— Что ты хочешь этим сказать? Что я делал это крайне редко?

Он молчал. Я не хотел ссорится с ним опять.

— Иди, переоденься и возвращайся — выпьем по бокалу вина.

— Ладно, — сказал он и вышел из комнаты, бросив ключи в вазу на краю столешницы, которую я поставил туда двадцать лет назад. По дороге он остановился у гардероба в прихожей и повесил пальто на крючок, который я туда прибил девять лет назад.

— Почему ты не переделаешь тут все? — крикнул я ему, спускаясь по короткой — в три ступеньки — лесенке в гостиную.

— Зачем мне это делать? — прокричал он в ответ.

Но ведь он мог все здесь поменять, сделать, как ему удобно. Меня бы это, конечно, разозлило, потому что как бы я нашел…