На фоне высоченного Врана человек выглядел бледно. На полголовы ниже его, в бе с форменном длинном балахоне, в тяжелом плаще, скрыва ю щем фигуру. Но все равно было видно, что плечи у него узковаты, а откр ы тые кисти рук слишком худы и похожи на птичьи лапы. Северянин с земл и стым лицом. Возраст его был совершенно не определяем.
— Меня зовут Амаргин, а этого громилу — Вран. — Я снова увидела спокойную приве т ливую улыбку, и мне сразу стало легче. — Он на самом деле вполне сносен, если не унюхает где-нибудь себе врага, а в тебе он врага не унюхал, так что бояться его нечего. Ты можешь вспомнить как попала с ю да?
— Меня связали и бросили в реку, — ответила я. — Я вообще-то умею плавать, но не в связанном виде. Я захлебнулась. Больше ничего не помню.
Во мне обнаружилась храбрость, но только потому, что Ирис стоял за спиной и сжимал мои плечи. Мне страшно хотелось прислониться к нему, но такая фамильярность не понравилась бы волшебникам, и, скорее всего, самому Ирису тоже.
— А кто тебя бросил в реку? — продолжал допрашивать человек по имени Амаргин.
— Священник из Андалана. Помощник Его Преосвященства епископа Ганора.
— Это была казнь?
— Это называлось — "испытание водою". Проверяли, ведьма я или нет.
— А ты ведьма?
— Нет! Я знахарка, лекарка, — я потупилась. — Была… вообще-то меня за дело бросили. Я виновата.
— Вот как? И в чем же?
— Из-за меня пропала королева Каланда. Я не смогла ее вернуть. Я вообще не поняла, что случилось.
— Каланда? — переспросил Вран.
Они с Амаргином переглянулись и Амаргин кивнул.
— Знаете что, господа, — заявил он. — Мы с нашей гостьей погуляем тут, по бережку, хорошо? Я думаю, ей легче будет поведать все своему, так сказать, соплеменнику. Пойдем, голубушка.
Он протянул мне руку.
— Амаргин! — беспокойно окликнул Ирис.
— Все в порядке, Босоножка. Мы поговорим и вернемся.
Волшебник ухватил мою ладонь и повлек меня мимо высоких камней на длинный пе с чаный пляж.
Я оглянулась. Вран стоял рядом с Ирисом, возвышаясь над ним как скала над цве т ком, и что-то ему втолковывал. А тот слушал молча, опу с тив голову.
— Они правда братья? — спросила я.
— Правда. — Волшебник Амаргин грустно усмехнулся. — Был еще старший, Шелари, и он не походил на этих двух. Воин, маг и музыкант, три брата, и такие разные. Впрочем, я уже сочиняю. Ирис никогда не видел старшего, он родился после того как п о гиб Шелари.
— Погиб?
Здесь тоже случается смерть? Здесь, за пределами мира?
Амаргин будто прочел мои мысли:
— Мы, люди, называем их бессмертными, но мы ошибаемся. Смерть, как и тараканы, встречается повсюду. — Он с мудрым видом поднял тонкий, как щепка палец, помедлил, оз а боченно осмотрел его со всех сторон и вытер о плащ. — А также мусор, мыши, крысы и ко ш ки. Все эти явления черезвычайно загадочны. Особенно тараканы. Но мы разговариваем се й час не о них, а о тебе. Ты проникла с той стороны на эту. Как тебе это уд а лось?
— Не знаю, — сказала я. — Поверь мне — не знаю…
— Леста!
Он окликнул меня с порога — полуденное солнце било ему в спину, превращая вихрастую рыжую голову в настоящий костер. Я приветливо махнула рукой.
Ратер подошел и недоуменно нахмурился на моего собеседника. Пепел не спешил представляться. Он взглянул на Кукушонка, на меня, а потом скромно опустил глаза и уставился в свою пустую кружку.
— Это Пепел, певец и странник, мастер школы "сухой ветки", — раз они оба не почесались, я посчитала своим долгом объяснить молодым людям, кто есть кто. — Это Ратер Кукушонок, его отец держит паром через Нержель.
— Нам пора, — мрачно заявил Кукушонок. — Еще надо в "Колесо" зайти.
— Прислуга уже сбегала. Возьми вещи в моей комнате, они в одеяло завернуты. Я уже готова.
Кукушонок отправился за вещами. Пепел продолжал молчать, нервно оглаживая ладонями бока своей кружки. Я подумала — сколько же он тут сидел в молчании напротив меня, пока я воспоминаниям предавалась? Ни словом, ни жестом не нарушил этих моих полугрез — может у меня глаза как-то по-особому стекленеют или челюсть отпадает при погружении в прошлое? Да так, что любому постороннему понятно: не тронь блаженную, пусть себе…
Игла памяти с косматой цеплючей нитью боли, с крепким узелком утраты на конце штопает прорехи моей души. Именно что штопает — материал настолько ветхий, что вся поверхность постепенно превращается в дерюгу, в колючую привязчивую тоску, в неровные узлы потерь, с оборванными хвостами маленьких моих надежд.
Ирис! Вспомни меня, черт тебя дери! Или забывайся скорее вместе со своей рекой, своими сумерками, своими камышами! Не могу я больше!
Нет, могу. Самое ужасное — могу и буду. Меня еще в детстве по рукам лупили за то что расчесываю комариные укусы и сдираю корку с расцарапанных коленок. Кровь течет — хорошо, образуется корка еще более толстая и вкусная.
Тьфу!
Встретилась глазами с Пеплом. Что это? Неужто он смотрит с жалостью?
— Думаешь, милый тебя забыл? — спросил певец очень тихо, опираясь о стол и сильно подавшись вперед.
Я отпрянула:
— Какой такой милый? Я подсчитывала, сколько мне надо купить рыбы и крупы для небольшой поездки за город. Ты, Пепел, фантазер, даром что нищий оборванец. — Я решительно поднялась. — Счастливо оставаться. Вон Кукушонок идет. Эй, Ратер, ты ничего не забыл? Зеркальце мое взял?
